сменился вопросом «кто виноват», который стал серьезным катализатором дальнейшего обострения внутрипартийного конфликта как в германской, так и в российской компартии. Троцкий сразу же поставил вопрос ребром: «Правильна или неправильна была общая оценка положения? Правильно или неправильно было самое вступление [германских коммунистов. —
А. В.] в саксонское правительство?» В случае признания ошибочности установки на вооруженное восстание вина падала не столько на Брандлера, сколько на руководство РКП(б) в целом. И здесь тактические соображения перевесили политическую принципиальность, которую левые историки незаслуженно приписывают оппозиционерам из «старой большевистской гвардии», умалчивая о том, что она проявляла себя только после отстранения их самих от рычагов власти[1007].
Не решившись поставить вопрос об ошибках большевистского руководства (так же, как Ленин в сентябре 1920 года признал ошибочность своего курса на «советизацию» Польши силами Красной армии), Троцкий и его соратники загнали сами себя в угол. Пытаясь обогнать сталинскую фракцию слева, высмеивая размытость ее формулировок в обращении к членам КПГ, они подчеркивали наличие в Германии революционной ситуации. Но в этом случае немецкие коммунисты, за спиной которых стояли Радек и Пятаков, оказывались главными виновниками саксонского поражения.
Подчинив стратегию тактике, Троцкий убеждал членов «четверки», находившихся в Берлине, в том, что Правление КПГ продемонстрировало «хвостистское поведение». То, за что он вместе с Лениным боролся на Третьем конгрессе Коминтерна — учет коммунистами массовых настроений и завоевание на свою сторону большинства рабочего класса — ради сиюминутных интересов было «выброшено на помойку истории» (Троцкий любил это выражение и неоднократно его употреблял).
Теперь генеральная линия большевизма выглядела иначе. «…наступление ведет меньшинство пролетариата — при благожелательном нейтралитете пассивной изверившейся массы. Конечно, какой-либо пустозвон увидит в такой концепции „бланкизм“. Но я даю здесь не рецепт и не стратегию, а характеризую возможный вариант исторического развития», — утверждал Троцкий[1008]. Вряд ли такой сдвиг влево был случайным — лидер такого масштаба отдавал себе отчет в том, что обвинение со стороны оппонентов в «правом уклоне» и «хвостизме» не оставит шансов на реванш.
Чтобы избежать фронтальной атаки на Брандлера (и тем самым на своих сторонников в ЦК партии большевиков), Троцкий был вынужден прибегнуть к словесной эквилибристике: «Правильно оценив обстановку, она [компартия] не сумела поднять свою фактическую политику на уровень этой правильной оценки». «ЦК переселился на саксонские квартиры и прикрывал свою пассивность фаталистическим оптимизмом»[1009]. В итоге получалась парадоксальная ситуация — обе фракции в высшем эшелоне российской партии были готовы пожертвовать Брандлером, но затевали горячий и бесплодный спор о том, с какой мотивировкой провести это решение.
Из-за болезни Троцкий не принял участия в заседании Президиума Исполкома Коминтерна 11–19 января 1924 года, но присоединился к тезисам Радека, которые пытались вывести из-под удара руководство КПГ и переносили акцент на объективные причины германского поражения. В них содержалась следующая оценка событий: «Если бы партия в октябре объявила восстание, как это предлагали берлинские товарищи, она лежала бы сейчас со свернутой шеей. В ходе отступления партия совершила крупные ошибки… но самый переход в отступление соответствовал положению вещей и Исполкомом одобряется»[1010].
После поражения в первом туре внутрипартийной схватки Троцкий начал разрабатывать план новой кампании, сделав акцент на различиях в оценке международного положения и перспектив мировой революции
Письмо Л. Д. Троцкого К. Б. Радеку
16 февраля 1924
[РГАСПИ. Ф. 326. Оп. 2. Д. 23. Л. 1–2]
Оппозиционный проект тезисов был отклонен вначале в Политбюро, а затем и большинством Президиума ИККИ, принявшим за основу зиновьевскую линию на преодоление «правого уклона» в КПГ. Это стало поражением не только сторонников Троцкого в Коминтерне, но и Коминтерна в целом, надолго сбив шкалу размежевания между «правыми» и «левыми» и закрепив практику произвольного приклеивания политических ярлыков. Конструирование тех или иных уклонов ради сохранения своего собственного лица все больше становилось привычной практикой в РКП(б) и Коминтерне, что искореняло любые формы плюрализма мнений, характерного для начального этапа истории коммунистического движения.
Чан Кайши
1920-е
[Из открытых источников]
Уклонившись от прямого столкновения по германскому вопросу, Троцкий позже резонировал по поводу решения Сталина отправить в Германию своего ставленника Аркадия Маслова: «Лояльность в такого рода вопросах, как во всех вообще партийных вопросах, не есть вопрос отвлеченной морали, а есть вопрос нравственно-политического сохранения партии»[1011]. Его морализаторство не знало границ, а география разногласий в Политбюро вышла за рамки европейского континента. Ни одной недели не проходило без того, чтобы Троцкий не встретился с деятелями культуры, искусства или лидерами национально-освободительного движения, симпатизировавшими большевикам. Вопреки обещаниям «беречь партию» он раскрывал своим собеседникам механику внутрипартийной борьбы.
Так, в ноябре 1923 года он принял в своем кабинете Чан Кайши и других руководителей китайской партии Гоминьдан, высказавшись против прямой военной поддержки революционного движения в Поднебесной. «Мы не отказываемся от оказания военной помощи, но при теперешнем стратегическом соотношении военных сил она не принесет должного успеха. Большевики помогут китайским революционерам, обучая их военному делу в СССР»[1012]. Накануне китайская делегация приняла участие в заседании Исполкома Коминтерна, что было воспринято ею как особая честь. Чан Кайши выступил во вполне коммунистическом духе: «Гоминьдан предлагает, чтобы Россия, Германия и Китай после успеха революции в двух последних странах образовали союз трех крупных государств, усилиями которого мы смогли бы свергнуть капиталистическую систему во всем мире»[1013].
Чтобы не обострять отношения с соперниками, Троцкий предпочел отказаться от защиты своей позиции на Пятом конгрессе Коминтерна
Письмо Л. Д. Троцкого В. Коларову
29 июня 1924
[РГАСПИ. Ф. 495. Оп. 156. Д. 59. Л. 148]
4.5. Один против всех
Одержав победу в германском вопросе, Зиновьев, который на первых порах олицетворял собой фракцию большинства, продолжал наступать на позиции Троцкого. Председатель ИККИ, в руках которого были сосредоточены нити подготовки Пятого конгресса Коминтерна, сделал все для того, чтобы превратить его в судилище над своим главным оппонентом. Делегаты компартий один за другим выходили на трибуну, чтобы осудить троцкистскую оппозицию как мелкобуржуазный уклон, следуя духу и букве резолюции XIII съезда РКП(б). Решением специальной комиссии конгресса Борис Суварин, опубликовавший в газете «Юманитэ» ряд статей нашего героя, был исключен из ФКП.
В отчетном докладе РКП(б) конгрессу, с которым выступил Рыков, особое место отводилось разоблачению оппозиции, причем докладчик старательно избегал упоминания имени Троцкого, а тем более слова «троцкизм». Вопрос о том, есть ли смысл