К сожалению, только два с небольшим года мне выпало счастье (и редкая удача!) работать под руководством Григория Петровича. Этот самый сложный период адаптации, благодаря его поддержке, я успешно преодолел. По состоянию здоровья он вынужден был уйти на заслуженный отдых. А через год прошла гражданская панихида в вестибюле объединения… В числе многих сослуживцев я стоял в почетном карауле у его гроба, утопающего в цветах. К незаживающим болевым шрамам памяти об отце, Лозовом, Мосолове прибавился еще один, в связи с уходом из жизни Григория Петровича Малкова.
На переломном этапе смены директоров я полностью врос в структуру объединения. Всеми был узнаваем и признан, даже поутихшими «китами» – Хомяковым и Кананяном. Успел облететь всю страну. Провел технические советы по рассмотрению наиболее важных объектов. В те времена от результатов их проведения зависело открытие финансирования на строительство по одобренным и согласованным проектам. Подобные технические советы систематически проводились также в головном институте на Волоколамке. Возглавлял его главный инженер объединения Алексей Бахарев. В число моих обязанностей входило внутреннее экспертное заключение по проектам отделов. Не обходилось без бурных споров и неизбежных разногласий.
Технические советы часто походили на арену, где остервенело «бодались» ее набычившиеся члены в поисках истины. Как правило, это были главные специалисты по направлениям, которые составляли «мозговой костяк» головного института. В отличие от меня – «свежего пришельца» – они имели многолетний стаж работы в нем. Такой оседлости специалистов способствовал микроклимат, созданный Малковым. В большинстве случаев уходившие, познав все в сравнении, становились «раскаявшимися» возвращенцами.
Вспоминается забавный случай. Мой приход в институт совпал с увольнением, в поисках лучшей доли, архитектора-практика по фамилии Турьянская. Она звезд с неба не хватала, но была прилежной и исполнительной. Вскоре она слезно стала просить о возвращении обратно. С ее заявлением я направился в кабинет директора. У него в это время находились главный инженер Бахарев и один из его заместителей, Гитник. Прочитав заявление, директор обратился к присутствующим:
– Что вы можете сказать о ней? Что-то слабо ее припоминаю.
Гитник сказал, с нарочито серьезным видом:
– Жгучая брюнетка с завораживающим взглядом черных глаз.
Директор слабо прореагировал на его слова:
– У нас в институте таких много. А особые приметы?
Бахарев расплылся в улыбке, хитро прищурив глаза:
– Пышные формы! А пятой точке вообще нет равных.
Наш серьезный директор, которому не чуждо было все человеческое, захлопал в ладоши и весело рассмеялся:
– С этого бы и начали! Сразу ее вспомнил. У нее еще и глазомер отличный!
Широким росчерком он наложил положительную резолюцию. Я часто был свидетелем, когда напряженные и утомительные совещания в его кабинете прерывались веселыми шутками и анекдотами. При этом ровная тональность общения прерывалась гомерическим хохотом. Директор ценил и любил юмор и остроумные высказывания своего преданного окружения.
Преемником Малкова на последующие два десятилетия стал кадровый сотрудник института Валерий Косогов. Он представлял средневозрастную формацию специалистов, выросших в его стенах. В нем, в полной гармонии, уживались гибкий ум, артистическое красноречие, цепкая память, хорошее чувство юмора и прочие положительные качества. Ему, как и многим сотрудникам, посчастливилось с самых азов пройти благотворную школу Малкова. Поэтому он сумел сохранить дух и манеру уважительного общения и успешно продолжить традиции своего учителя.
Удачно совпало расположение института и моего места проживания. Расстояние между ними преодолевалось в пределах часа со считаными минутами. Тем более между этими двумя точками мысленно была проложена самая короткая прямая линия. Она пролегала по улочке с поэтическим названием Соломенная Сторожка. Далее я пересекал живописный (хотя и немного загаженный) Тимирязевский лесопарк. Миновав его, переходил железную дорогу на Ригу. Затем, тихими улочками и переулками, выходил на площадь развилки Ленинградского и Волоколамского шоссе – к дому проектных институтов.
Почти три десятилетия «пешая дорога жизни» позволяла мне, в процессе движения полуспортивным шагом, обдумывать предстоящие дела. Наверное, если пройденные километры сложить в одну линию, она обогнула бы наш большой маленький земной шар. Мою любовь и веру в движение как проявление активной жизни я сохранял на всех возрастных этапах независимо от климатических сезонов и сюрпризов погоды.
Нарушался привычный режим частыми командировками. Короткие блицвыезды я совершал в Ленинград и Киев – для участия в экстренных совещаниях. Они чередовались с неожиданными бросками в «медвежьи уголки» и южные, тогда еще не очень «горячие» точки… Потрясал контраст блеска и нищеты, богатства и бедности, высокой культуры и низменных нравов.
В гостях у Вадима Козина в Магадане
Однажды, во время командировки на Колыму[119], наша небольшая группа неделю находилась в ее ссыльной столице. В шутку, с привкусом горечи, о ней говорят: «Магадан – вторые Сочи, солнце светит, да не очень». Белокаменный город на живописных сопках был окружен мрачными серыми зонами, переплетенными колючей проволокой. Бесчисленные деревянные вышки охраны на фоне облачного неба смотрелись зловеще.
В один из дней представитель заказчика предложил посетить любимца публики, певца и композитора Вадима Козина. Он был сослан в Магадан и пожизненно осел в этом неласковом крае. Жил холостяком-отшельником в маленькой однокомнатной квартире. Мы закупили всякой вкусной снеди в закрытом буфете краевого управления и, с сопровождающим, отправились к нему в гости.
Встретил он нас очень приветливо. Возраст у него по нашим меркам был запредельный. Но уверенные и быстрые движения и бодрый голос без старческого дребезжания смягчали это ощущение. Весь вечер, без устали, он исполнял за фортепиано свои необыкновенные романсы, пропитанные какой-то необъяснимо-возвышенной аристократической тональностью. Во время скромного застолья за чаркой Козин немного раскрыл свою душу, рассказав о зигзагах своей непростой и трагической судьбы. И, конечно, мне особенно запомнилась его песня «Магаданская сторонка»:
Над сиреневой сопкою всходит луна,Пролетел лебедей караван.Вместе с ними в наш край возвратилась весна,Возвратилась весна в Магадан.
Магадан в ожерелье вечерних огней.Тротуары – людская волна…У него в этот вечер свидание с ней,Неужели обманет она?
В парке легкий стремительный вальс зазвучалИ по городу к сопкам поплыл.Паренек все ж дождался, которую ждал,В вихре вальса ее закружил.
Город спит, только яркие звезды, лунаНа влюбленные пары глядят.В эти ночи влюбленным совсем не до сна, —Где весна – там любовь, где любовь – там не спят.
Припевом был куплет, в котором Козин по-разному переставлял строки:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});