Я уже потеряла всякое терпение, без конца пытаясь угадать то одного, то другого похитителя, а от усталости едва не валилась с ног.
— Выручить? А мне кажется, что я попала из рук одного бесчестного разбойника к другому такому же, ничем не лучшему. По крайней мере, анжуйский ублюдок хоть не прятал свое лицо! А вы, я смотрю, даже не осмеливаетесь показать мне свое!
Громкий смешок донесся до меня слева сквозь шум ливня. Я тут же повернула голову, но разглядеть не смогла ничего, кроме неясной крупной фигуры в некотором отдалении. И я опять накинулась на того, что был справа.
— Что же теперь? — резко спросила я.
Рыцарь посмотрел через мою голову на молчаливо наблюдавшего за нами всадника. Потом кивнул и снова заговорил со мной:
— Теперь мы будем скакать что есть духу, пока юный Жоффруа не нанес вам новый удар.
Слева опять послышался раскат хохота.
— И куда же мы скачем? — забросила я удочку еще раз, когда моя кобыла сорвалась в галоп, побуждаемая твердой рукой моего спасителя — он подгонял ее ударами в бок.
Ответа не последовало. Мы помчались дальше так, будто за нами гнался по пятам сам дьявол; время от времени пересаживались на свежих коней. Со мной больше никто не заговаривал, пока в сером свете занимающейся зари я не разглядела вздымающиеся впереди башни мощной и обширной крепости. Это напомнило мне о перспективе стать узницей. Не здесь ли предназначено мне провести остаток дней своих, во власти человека, который захватил меня как военную добычу?
Позднее, уже полностью придя в себя, я смеялась над тем, что не смогла сразу узнать, куда попала. До смерти уставшая, напуганная так, что почти ничего уже не соображала, я мчалась верхом, ничего не вида сквозь плотную пелену дождя — и не узнала свой дом. Родной дом! Ведь мы прискакали в Пуатье. Меня, корзину репы, доставили прямо домой. Когда вся моя свита — как охрана, так и наши похитители, — простучав копытами по мостовым города, въехала в затененный башней Мобержон парадный двор, я вся обмякла от облегчения, а голова шла кругом, пытаясь привести в порядок события нескольких последних часов. Вот уже спешат нам навстречу мой дворецкий и слуги, несут на подносах хлеб и сыр, кубки подогретого вина — а я-то ожидала холодного приема, насильственного брака, а затем его отнюдь не желанного закрепления. Здесь же меня ожидали уют, тепло и блаженное ощущение родного гнезда. Я соскользнула с лошади, измотанной не меньше меня, с трудом собрала все свои силы и на мгновение принуждена была крепко ухватиться за луку седла, делая глубокие вдохи, зажмурившись, распрямившись во весь рост. И лишь когда почувствовала, что ноги больше не подгибаются, решилась обернуться и взглянуть на человека, который заставил меня натерпеться страху. Уж теперь-то я получу ответы на некоторые вопросы! Мои подозрения быстро перерастали в уверенность. Все же мне хотелось узнать, почему он поступил именно так, а не иначе.
Напустив на себя равнодушный вид (насколько то было в моих силах), я обозревала круговорот коней и вооруженных людей: мои похитители с отменным аппетитом утоляли голод и жажду, непрестанно перебрасываясь веселыми шутками о юном Жоффруа, которому они так славно испортили удовольствие. Воины моей охраны торопливо глотали вино, такие же растерянные, как и я сама.
— Христом-богом клянусь! — При этих словах я резко повернула голову к говорящему. — Пришлось изрядно потрудиться. Черт бы побрал дурака Жоффруа, к тому же дурака неумелого!
Что ж, теперь я его узнала. И по голосу, и по ругательствам.
— Да еще и пить зверски хочется. Будьте любезны, подайте-ка мне кружку пива…
Да и кто иной это мог быть? Кто другой захватил бы меня с такой дерзкой самоуверенностью? И кто другой чувствовал бы себя как дома в моем чертовом парадном дворе?
Он подошел ко мне и поклонился, выказав больше уважения, нежели недавно его брат. С головы до пят его закрывала кольчуга, предназначенная для боя и быстрой скачки — благодаря этому его было не отличить от прочих воинов, если бы только не чувствовалась в нем неколебимая уверенность властителя. Снял с головы шлем, бросил не глядя своему оруженосцу, провел по всклокоченным, мокрым от пота волосам пятерней, даже не сняв кольчужную рукавицу. Он промок и перепачкался с головы до ног не меньше меня.
Анри Плантагенет оглядел меня:
— Очень славно.
Я застыла.
— Вам даже идет так. Я удивлен, хотя удивляться, вероятно, нечему.
— Так мне было удобнее.
— Никогда не приходилось видеть вас такой… неумытой, госпожа, — усмехнулся он. — Равно как и одетой столь неподобающе.
Я залилась румянцем. Когда мы помчались из Божанси в путь, на котором нас подстерегало столько опасностей, бессмысленно было одеваться в юбки. И сейчас я стояла в мужском костюме: камзоле и кожаных штанах, — вся покрытая потом и забрызганная грязью, волосы же тщательно упрятаны под фетровую шляпу. Я могла сколько угодно твердить, что так было удобно в дороге, однако под его изучающим взглядом почувствовала себя неловко до полного смущения. И к тому же сердилась на себя за то, что придаю так много значения его мнению обо мне.
— Стало быть, вы, как я понимаю, получили мое сообщение. Жаль, что вы не сумели раньше прийти мне на помощь.
Этой вспышкой недовольства я маскировала свое смущение. Я была до смерти уставшей. Мы оба утомились, однако по его виду никто бы этого не сказал. Не в последний раз я подумала, что утомить Анри не так-то просто и потребуется для этого что-нибудь посильнее, нежели скачка вихрем через его владения.
— Нет, не получил. Ваш гонец, должно быть, сбился с дороги. Такое случается.
Анри снял наконец кольчужные рукавицы и стал хлопать ими по бедрам, счищая налипшие комья грязи с кольчуги и сапог. Потом пригвоздил меня к месту осуждающим взглядом. Шутливого настроения как не бывало.
— О чем, интересно, вы думали? Знали же, какие опасности вас подстерегают. Вам не пришло в голову путешествовать с более сильной охраной?
Лицо его посуровело, на нем залегли морщины, придававшие Анри вид человека, давно повзрослевшего. Он не настроен был шутить, как и не испытывал ни малейшего сочувствия к перенесенным мною лишениям.
— Я хотела ехать как можно быстрее. Не могла же я знать, что на меня станут охотиться, когда после развода и двенадцати часов не прошло!
— Вам следовало этого и ожидать. Вы ведь не глупы!
Я провела в дороге долгие два дня. Почувствовала, как нарастает стеснение в груди, а к глазам угрожающе подступают слезы. С минуту я не осмеливалась заговорить.
— На ваше счастье, я вовремя прослышал о том, что замышляет мой непоседливый братец, — добавил Анри.