Читать интересную книгу Исав и Иаков: Судьба развития в России и мире. Том 1 - Сергей Кургинян

Никоим образом я не собираюсь превращать научный анализ откликов, представляющих интерес, в примитивное выяснение отношений, являющееся «коронкой» политической публицистики. Я этого не делал даже в ходе своего газетного марафона, чей результат лег в основу книги. Тем более я этого не буду делать в самой книге.

Но если подобные («совсем другие») отклики, их сопоставление с чем-то (контекстом, игровым подтекстом, уже сформированным Текстом, определенными историческими обстоятельствами etc.) помогут что-то понять в предмете… Что ж, тогда анализ откликов носит неотменяемый характер.

Итак, я посвящаю эту часть своей книги построению второго слоя системной периферии, заполняемой существенными для понимания предмета откликами на мои «воздействия», которые и достраивали исследуемый мною предмет, и побуждали этого «пациента» к очень слабым, но крайне важным изменениям пульса.

Конечно же, дело не в моих достройках предмета самих по себе и не в этих изменениях пульса, а в некоей весьма нетривиальной и в высшей степени показательной неустойчивости той коллективной сущности, которая порождала высказывания, превращаемые мною в Текст.

Была бы эта сущность устойчивой — никаких исследовательски важных откликов на мои достраивания и активные воздействия не было бы.

Но не зря мудрые одесситы сочинили знаменитую присказку: «Были бы у моей тети колеса — была бы не тетя, а дилижанс». Наличие откликов с внутренней структурой, заслуживающей исследовательского интереса, свидетельствует о том, что сущность, которую я исследую, не дилижанс, а тетя.

Согласитесь, что даже эта констатация уже является результатом. Если вы ничего не знаете о свойствах объекта, а потом выясняется, что это некий газ, то вы уже тем самым выяснили, что объект — не жидкость, не твердое тело.

Между тем я не считаю, что анализ особых откликов на мои активные воздействия и досоздание исследуемого Текста может только указать на то, что откликающаяся сущность — это газ, а не вода, тетя, а не дилижанс и так далее. Этот анализ может и объяснить, почему у сущности нет устойчивости, выявить внутреннюю структуру этой сущности, отвечающую за ее неустойчивость, определить другие свойства данной, зондируемой моими слабыми сигналами сущности.

Но все это можно сделать лишь после того, как будут развеяны недоумения, порожденные самим введением в рассмотрение какой-то там откликающейся на мои воздействия сущности. Сделать это я могу только вернувшись к экзистенциальному аспекту применяемого исследовательского метода, аспекту, который я вначале вкратце охарактеризовал, пообещав чуть позже обсудить более подробно. Теперь я выполняю данное обещание.

В первой части исследования я рассматривал конкретных авторов конкретных высказываний, подтекст и контекст высказываний, принадлежащих этим авторам. И всячески избегал апелляций к недоопределенным источникам чего бы то ни было.

Во второй части исследования я уже более активно использовал так называемый «принцип хора», повествуя о тех или иных высказываниях без указания на то, кому они принадлежат конкретно. Но поначалу это был только жанровый прием, и не более. Я мог назвать конкретных авторов тех или иных высказываний и процитировать их более подробно.

Затем (все в той же второй части исследования) я стал размывать авторство высказываний и их графику.

И, наконец, стирая и стирая случайные черты, как сказал бы Блок, я выявил коллективного экзистенциального героя — элитное Ничто, элитную пустоту.

Но одно дело — использовать определенный прием и превращать нечто конкретное в абстрактное, а другое дело — позволять метафоре, используемой поначалу лишь для разъяснения абстракции, укорененной в конкретном (элитная пустота, видите ли), превратиться в символ, в сущность. То есть очерченную структуру, наделенную чуть ли не субстанциональной определенностью.

Имею ли я на это право? Тем более, что любой из откликов, который я буду исследовать, по определению должен иметь автора. Так ведь вроде бы?

На самом деле не вполне так. Это касается как простых донельзя вопросов, так и вопросов чрезвычайно сложных. Вкратце попытаюсь обсудить их все — по принципу от простого к сложному.

Предположим, что очень хорошо знакомый вам человек, в чьей информации вы на сто процентов уверены, подробно и доказательно сообщает вам (разумеется, на сугубо доверительных основаниях) о чем-нибудь. Например, о том, что лица, принадлежащие к числу глобальных политических игроков, проявляют конкретную и глубокую обеспокоенность вашим газетным сериалом и обсуждают сложные системы действий, призванные не допустить его продолжения.

Вы уже как бы обязаны говорить о том, что на вас откликнулась сущность. Ведь не можете же вы сказать, кто на вас откликнулся. Скажи вы об этом — вы косвенно (а даже это недопустимо) сообщите о том, кто вас снабжает информацией. Но если бы все сводилось к этому, совсем уж простейшему, то я нашел бы другие формы уклончивости и не стал бы говорить о том, что откликается, видите ли, некая сущность. Но сразу за этим простейшим следует нечто чуть более сложное.

Ведь лица, о которых вам сообщают, ПО ОПРЕДЕЛЕНИЮ не могут интересоваться вашими газетными статьями как «вещью в себе». Ну, так они и не скрывают, что их интересуют не ваши интеллектуальные «откровения», а большая политика. Конкретизируя, что именно их не устраивает, они по сути (в своих терминах, разумеется) говорят в точности о том, что вы описываете как «преодоление бессубъектности». И подчеркивают, что даже очень слабая тень возможности такого преодоления, каковой для них и является ваша затея, уже опасна.

При этом никто из этих лиц не говорит «для меня опасна». Говорится — «для нас опасна». То есть не я апеллирую к некоей размытой сущности, а сами эти лица. Причем по принципу: «Да мне-то что! А вот для нас…»

Поскольку я совершенно не собираюсь вместо этих лиц проводить реконструкцию той коллективности, которая ими обозначается, то я предпочитаю говорить о некоей сущности. Вот почему я говорю об откликах сущности, а не об откликах людей. Не только людей этих называть нельзя, но и люди эти говорят о себе как о сущности… Впрочем, и к подобному, уже и не вполне примитивному, резону все никоим образом не сводится.

Любой конкретный автор может выступать и как личность, и как представитель некой общности — класса, группы, секты, другого социального сообщества. Причем задача определения того, когда именно доминирует в высказывании личностное начало, а когда начало коллективное, вполне решаема современными средствами.

Помимо него, есть нечто социально ситуативное. Говорится же ведь: «Только деньги — и ничего личного». Изымем из этого высказывания слово «деньги». Заменим слово «деньги» как слишком конкретное абстрактным «это». Разве не приходилось вам сталкиваться с ситуациями, в которых ваш собеседник, очень явным и недвусмысленным образом, адресуется к вам по принципу: «Только это — и ничего личного». В роли «этого» может выступать классовое, кастовое, групповое… Мне так даже приходилось сталкиваться со случаями, когда почти что сектантское… Но всегда исключительно коллективное.

Как я много раз уже говорил, рассмотрение Евгения Онегина только как представителя столичного дворянства, а Татьяны Лариной только как представительницы дворянства провинциального — это недопустимая вульгаризация Пушкина, раскрывающего в своем великом произведении очень тонкие и сугубо личностные моменты.

Но игнорирование того, что и у Евгения Онегина, и у Татьяны Лариной есть социальный и культурный генезис и вытекающие из него поведенческие рамки, критерии должного и недолжного и так далее, — это тоже вульгаризация.

Когда социальное достигает определенных концентраций, то ты физически ощущаешь, что с тобой разговаривает не человек, а представитель сущности, являющийся рупором этой сущности. В частности, это измеряется частотностью и страстностью апелляций к некоей коллективности: «НАС это не устраивает! Вы НАМ мешаете! Как НАМ с вами быть!» и так далее.

При этом всегда остается неясным, почему выкрикивающая это личность начинает апеллировать к коллективности и что это за коллективность. Вроде личность эта — не государь-император, чтобы говорить о себе «Мы», не представитель очерченного социального сообщества (Кремля, какой-нибудь оппозиционной партии, банды, корпорации и так далее)… А что можно сказать о неочерченной сущности, кроме того, что она сущность? И что она откликается именно как сущность даже тогда, когда от ее имени и по ее поручению говорит кто-то, все время апеллирующий к им не определяемой, но очевидной для него коллективности?

Существует и нечто еще более иррациональное, трудно определяемое, но вполне реальное. Что именно? Ответить легче всего (да и короче всего, что немаловажно), приведя конкретный и более чем внятный пример. В противном случае пришлось бы втягиваться в долгие и уводящие в сторону аналитические рефлексии.