офицера.
Эндрю рассматривал висевшие на стенах фотографии, книги на стеллажах, безделушки. В российском доме его, казалось, занимало решительно всё. Его любознательность вполне укладывалась в рамки хорошего тона. Он был воспитан. И всё было бы мило. Но когда с неотрывным вниманием наблюдавший за всем, что я делала, чужестранец вдруг смолк и глаза его увлажнились, я не на шутку растерялась:
– Что-то случилось, Эндрю?
– Я хотел… я хочу понять, как можно было жить без свободы, и – не могу! – ответил он, не стесняясь навернувшихся слёз.
Напротив меня сидел человек с земель, омываемых Индийским и Тихим океанами, ужаснувшийся чужой и чуждой ему судьбе. Его занимал не государственный, не политический аспект, а экзистенциальный смысл несвободы. Для него свобода была – дыханием, безоговорочным условием существования. Меня никто и никогда не поражал такой первородностью удивления перед несвободой. Он не мог себе представить, как можно дышать без свободы, а я много лет прожила без неё. И теперь я дрогнула перед годившимся мне в сыновья молодым человеком. Наверное, от стыда за то, что смогла приспособиться к отсутствию этой свободы. Я и охнуть не успела, как разговор с малознакомым человеком из личного выметнулся во вселенский.
– Что ты там сделала с Эндрю? – кричали в две трубки позвонившие из Америки Анка и Гриша Тамарченко.
– О чём вы?
– Эндрю с группой вернулся в США. Перед отъездом в Австралию пришёл к нам знакомиться. Наши дети сказали ему, что ты наш друг. Он собирается добыть деньги на издание твоей рукописи.
– Что вы?! С какой стати? Бред! Вспомните, куда ведёт дорога, вымощенная благими намерениями! – И разве что смешок обежал сердце: «Ну и ну! Помысел-то какой!»
А месяцев через восемь Гриша взволнованно и с расстановкой говорил мне по телефону:
– Слушай внимательно, Томочка! Знаешь, этот австралиец Эндрю действительно собрал деньги на издание твоей книги. Всё серьёзно. Мы здесь с Мелиссой Смит и Галей Шабельской сколько-то доложили. В Петербург едет человек, деньги посылаем с ним. Запоминай, что ты должна сделать. Первое: пригласи ту знакомую из газеты «Час пик», которая хотела издать твои воспоминания. Пригласи также профессора Бориса Фёдоровича Егорова. Пусть он эти деньги передаст ей из рук в руки и возьмёт расписку. Как заключать договор, что в нём должно быть непременно оговорено, тебе тоже подскажет Борис Фёдорович. Я сейчас буду ему звонить. Ты всё поняла?
– Нет! Конечно же нет! Ничего я не поняла… Помилуйте! Дайте опомниться! Господи!
Шесть лет назад Константин Лазаревич Рудницкий пытался напечатать книгу в государственном издательстве. Его усилия я понимала: они объяснялись судьбой его матери. Но почему актёр из Австралии хочет оплатить издание воспоминаний человека, которого видел один раз в чужой стране?! По незнанию языка не прочитав рукописи, по той же причине не имея перспектив ознакомиться с книгой в будущем? Константин Лазаревич Рудницкий – и австралийский актёр Эндрю Шарп? Почему? Почему? Почему?
Всё было как во сне. Я начала действовать согласно предписаниям Гриши.
Задолго до этого театральный критик Елена Алексеева распропагандировала рукопись молодому редактору одного из отделов газеты «Час пик» Маргарите Тоскиной, только-только организовавшей собственное издательство. Маргарита Васильевна проявила к изданию воспоминаний глубокий интерес. И вот мы с Володей сидим напротив Бориса Фёдоровича и Маргариты Васильевны. Деньги ей вручены, договор заключён…
Мы с издательницей подбираем фотографии. Подыскиваем книге название. Маргарита Васильевна отвергает одно за другим. Наконец соглашается на видоизменённую строку Марины Цветаевой. «Молодость! Мой сапожок непарный!» я предлагаю заменить на «Жизнь – сапожок непарный»… Через некоторое время она показывает мне эскиз обложки. Допытывается: «Вас устраивает? Нравится?» Я не очень его понимаю. На эскизе изображено что-то вроде вдребезги разлетевшегося метеорита. Чему-то это отвечает. Говорю: «Да!»
Маргарита Васильевна приносит корректуру первой главы…
И вскоре, не доверяя ни глазам, ни пальцам, я держу в руках КНИГУ. Тираж – пятнадцать тысяч экземпляров.
Она – часть меня!
* * *
Когда книга вышла, Елена Сергеевна Алексеева предложила устроить презентацию в Доме актёра. Мне было страшно – чуть ли не до потери сознания.
Когда-то в фильме Эдуардо де Филиппо «Неаполь – город миллионеров» меня потряс такой эпизод. С фронта Второй мировой возвращается домой итальянец, отец семейства. Жаждет одного: рассказать жене, родственникам, как существовал под бомбёжками и пулями, чего натерпелся, когда армия отступала. Но его никто не слушает. Никому это не интересно. Семья, соседи сами хватили лиха: жили впроголодь, спекулировали, выкручивались как могли. Страдания войны были никому не в новинку. И вот вояку озарило: купить уличным мальчишкам по палочке эскимо! Они будут уплетать мороженое, а он – рассказывать. Увы: едва он успевал подступиться к фабуле, как покончившая с лакомством детвора разбегалась. Примерно так я представляла себе презентацию и судьбу книги.
Увидев, как заполняется карельская гостиная Дома актёра, как в зал входят театральные педагоги, у которых я занималась, известные театроведы, сокурсники, знакомые, я испытывала только испуг. Мне предстояло находиться на сцене без роли, один на один с аудиторией и с пережитым.
Я намерена была говорить о времени, а рассказала про первую ночь в тюрьме: про карцер, в который меня отвели, про то, как я пыталась в его кромешной тьме нащупать какой-нибудь уступ, чтобы сесть, но были только стены и каменный пол. Я до ужаса боялась нашествия крыс. От холода решила натянуть на голову шляпу, которую держала в руках, и обнаружила два ломтика хлеба, подложенные следователем…
В зале стояла озадачивающая тишина. Потом последовало несколько коротких и скупых вопросов; нестерпимо горячие слова друзей. И поразившее меня выступление мужа в незнакомом обличье стороннего наблюдателя: «Она может работать по четырнадцать-шестнадцать часов в сутки… Книгу писала по ночам… Мои дети и внуки звонят не мне, а ей. Узнают, как я себя чувствую, и тут же просят: „Дед, дай трубку тёте Тамаре“…»
Прошли встречи в музее Анны Ахматовой, в польском консульстве. Инициативная и щедрая Лариса Погосьян провела презентацию в библиотечно-культурном комплексе Кировского района. Меня приглашали то в одну организацию, то в другую. Залы оказывались переполненными. На сцену выходили дети и внуки погибших в лагерях людей, рассказывали схожие истории. Даже я не представляла, сколько в Петербурге семей, пострадавших от репрессий.
День прилёта Анны Владимировны и Григория Евсеевича Тамарченко из США в Петербург совпал со встречей с читателями в музее А. С. Пушкина. Вопрос: «Каким образом была издана книга?» – на таких встречах возникал неизменно. Я обычно рассказывала об Эндрю так, как это описано выше. Точно так же изложила эту историю и на сей