При расставании Карлсен уяснил, что установилось какое-то подлинное понимание, которое само по себе повлияло на Камбаниса. В следующий раз надо будет обязательно его использовать — глядишь, как-нибудь облегчит проблемы парня.
Третий, Фред Шумак, получивший «десятку» за многочисленные изнасилования, смотрелся (и был) человеком явно низкого интеллекта. Лицо было как бы недоделанное, словно на свет его явили до срока. Чайные с крапинками глаза смотрели тускло, как-то бесформенно торчали маленькие уши, и нос смотрелся бессмысленной закорючкой. Самым характерным, как и у большинства сексуальных преступников, выглядел рот — небольшой и вместе с тем чувственный, уголки губ слабо кривятся книзу. Все в лице говорило о зыбкости, уклончивости. Как пить дать, осуждался за эксгибиции в общественных местах — даже в дело глядеть незачем.
Насильником в буквальном смысле Шумак, строго говоря, и не был, куннилингус — вот его конек. С собой он обычно носил нож, но лишь для того, чтобы припугнуть: жертвы, по сути, сами подтверждали, что он его лишь «показывал», а затем говорил идти с ним. Их он отводил туда, где безлюдно, а там велел ложиться и заголиться, вслед за чем, выражаясь канцелярским языком, «прикладывался ртом к интимным местам», лицо умещая между ног жертвы. За этим занятием он обычно испытывал оргазм, настаивая, что во многих случаях женщины сами вызывали его, помогая пальцами ног. Что ж, вполне вероятно: большинство, видно, догадывалось, что с наступлением оргазма от сумасшедшего обезопасится. В некоторых случаях доходило до полового акта, причем Шумак всякий раз утверждал, что исключительно по просьбе самой жертвы.
В случае, увенчавшемся арестом, Шумак подкараулил в автомобиле пару юнцов и, угрожая пистолетом, парню связал запястья и лодыжки. После этого девчонку он заставил сделать миньет. По его словам, она «затащилась» и предложила себя, но он успел уже кончить. Тогда Шумак развязал ее дружка и велел ему на нее «слазить». Наблюдая за актом, он достиг еще одного оргазма. Попав через час за подозрительные действия в местах массового отдыха, он парой же был и опознан. Судья взялся за дело со всей серьезностью и вынес суровый приговор. Шумак запальчиво изумлялся, доказывал, что «никогда никого пальцем не тронул», а хотел единственно «девчонок побаловать». Нечто подобное, в том или ином виде, Карлсену приходилось выслушивать, от этой публики всякий раз.
И тем не менее, слушая рассказ Шумака о его кошмарах и депрессиях, Карлсен почти разделял давящее бедолагу чувство несправедливости. Мысленный контакт подтверждал общую диспозицию этого человека: на вред он не был способен очевидно. Если девицы принимались визжать или плакать, он убегал. С полдесятка раз, когда жертвы доходили до оргазма, он от души бывал доволен. У Шумака отношение к сексу было правильное: он чувствовал, что здесь должен быть взаимный обмен. Использование рта, и то представляло собой инстинктивный вампиризм. Но поскольку об обмене жизненной энергетикой ему известно не было, желание доставлять удовольствие выливалось в какую-то путанную форму изнасилования.
Карлсен пообещал выписать ему таблетки, которые остановят кошмары (надо сказать Никкодеми, чтобы посадил его на метрилакс, новейший и самый эффективный антидепрессант). Шумак поблагодарил и прошаркал за дверь — еще один уныло сгорбленный, безнадежный неудачник, жизнь которого — сплошная затянувшаяся ошибка. После этого, оставив у Никкодеми на столе благодарственную записку, Карлсен кинул в кейс дело Стегнера и освободил кабинет.
Все, что прозвучало за эти полчаса, лишний раз подтверждало вывод, к которому Карлсен пришел в поезде: вампиризм присущ всем существам, и люди не будут счастливы, пока не поймут этого. Эти трое сейчас служили гнетущим примером того, что происходит, когда человек утрачивает способность к обмену жизненной энергией.
Времени было еще половина первого (прием закончился раньше обычного), и Карлсен решил, что можно посетить Энди Стегнера и до обеда. Сиреневые и яблочно-зеленые стены, расписанные сюжетами из сказок, должны были сглаживать унылость длинного тюремного коридора. Карлсен от их вида всегда невольно морщился: в этом месте потерянной невинности воспоминания детства смотрелись на редкость неуместно. Но, что интересно, при обсуждении заключенные как один высказались за то, чтобы роспись оставить. Удивительно, что и в сердце самого гнусного злодея приглушенно дрожит сентиментальная струнка ностальгии по детству и какому-то волшебному заоблачному краю.
Дверь Стегнера была последняя слева. Карлсен постучал, и, услышав «Войдите!», открыл. В это время суток на замке были лишь камеры опасных преступников.
— Привет, Энди. Найдется минутка? — Обходительность была у Карлсена в политике — незачем щеки надувать.
— Здравствуйте, мистер Карлсен. Безусловно, да.
Стегнер был долговязым, угревастым парнем лет двадцати с небольшим. Нескладная фигура придавала ему сходство с подростком. Карлсен не встречал еще убийцу, который на убийцу бы и походил. Энди Стегнер душегуба напоминал менее всего. Его жизненная аура именно это и подтверждала: угнетенная, с подспудной тяжестью вины, и вместе с тем без багровой сексуальности, неизбывно тлеющей в Мадигэне, Шумаке или Камбанисе. Хотя и здесь «запах» ассоциировался с чем-то металлическим и неприятным, будто немытое тело. Заостренность восприятия Карлсен сдержал усилием — важно было точно знать, что именно думает и чувствует Стегнер.
Стегнер предложил Карлсену единственный в комнате стул. Место заточения перестало уже считаться камерой, да и зачем: о том, что это не комната в каком-нибудь дешевом, но опрятном мотеле, говорили лишь массивная дверь и решетка в окне. Сам Стегнер сел на койку. Приход Карлсена его явно радовал — вопросы, да еще насчет твоей же персоны — какое ни на есть, а развлечение. Небрежный ворох комиксов да бумажно тонкий телеэкран на стене — вот, пожалуй, и все, чем можно отвлечься. Разрешалась еще музыка, но Стегнер ее игнорировал: она для него пустой звук.
— Сегодня комиссия собирается, ты знаешь? — спросил Карлсен.
— Да, сэр, а чо? — отозвался тот с характерно техасским акцентом. — Будут говорить о твоем переводе в Роузмид. Ты-то сам, что про это думаешь?
Стегнер вяло пожал плечами.
— Мне-то чо.
А у самого аура аж просветлилась — дух перемены для заключенных драгоценнее всего. Карлсен решил без проволочек перейти к главному. — Они хотят от меня совета, безопасно ли тебя туда переводить. Ты как думаешь?
— Вы меня, сэр, не больше других знаете. — Техасский акцент зазвучал еще явственнее.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});