— Да, уж я его поизуча-ал. Случай интереснейший.
— Чем именно? — поинтересовался Телфорд.
— У него, в отличие от большинства сексуальных преступников, ольфакторная область нормальная.
— Доктор Хорват обнаружил, — пояснил Карлсен, — что у сексуальных преступников обонятельная область шире, чем у других людей. — Тогда, видимо, вы за то, чтобы его перевели в Роузмид, — вслух рассудил Телфорд.
— В целом, думаю, разницы здесь нет. В Роузмиде, я слышал, безопасность работает безукоризненно.
— С тем лишь исключением, — уточнил Карлсен, — что все это находится посредине Лос-Анджелеса. Если Стегнер сбежит, поймать его будет гораздо труднее.
— Вы же знаете, что в полиции он проходит еше, по-крайней мере, по восьми убийствам, — твердо сказал Телфорд.
— Или ей просто удобно так считать, — парировал Хорват сухо.
— Вы не верите?
— Верю, не верю. Я знаю, в полиции любят подчищать файлы, на одного убийцу вешая, по возможности, больше хвостов.
— В данном случае причина есть. Восемь женщин исчезли в радиусе ста миль от первых двух жертв.
— А вы знаете, сколько вообще людей исчезает по Соединенным Штатам за год? — оведомился Хорват.
— Нет.
— Примерно тридцать тысяч.
— Тридцать тысяч! — Карлсен с вежливым сомнением присвистнул. — Невероятно. — Откуда у вас такая информация?
— Я три года был членом вашингтонской комиссии по преступности, и в обязанности у меня входил как раз сбор данных для отчетности. Карлсен покачал головой.
— Я догадывался, что цифра должна быть внушительная, но чтобы… тридцать тысяч! А почему не публикуют?
— Зачем? У Комитета по правонарушениям и без того забот хватает.
— И сколько среди них скрывается от жен или бежит из дому?
— Навскидку, процентов двадцать.
Карлсен быстро прикинул.
— То есть, вы говорите, в год бесследно исчезает около двадцати четырех тысяч?!
— Так полагает статистика. При нынешнем населении цифра невелика — где-то один на сотню тысяч. Тем не менее, я о том, что в миллионном городе восемь женщин на сто миль не так уж необычно. — Хорвату, очевидно, нравилось жонглировать цифирью.
Карлсен, отодвинув пустую чашку, встал.
— Если не возражаете, пойду-ка я прямиком с Стегнеру.
Хорват поднял лукаво-улыбчивый взгляд.
— Думаете, сознается?
— Нет. Но психологическую оценку сделать надо, прежде, чем выступать на комиссии. До встречи.
Стегнер содержался отдельно от главного блока, среди растлителей малолетник и насильников, подальше от рук остальных заключенных. Попытки слить тюремную публику воедино предпринимались неоднократно, но всякий раз без особого успеха: на «маньяков» неизменно чесались кулаки, даром что среди «нормальных» извращенцев было ничуть не меньше, чем в крыле «С». Хуже всех был некий Троттер (вооруженный грабеж), работающий поваром. Его фантазии полонили обезглавленные женщины. Он малевал комиксы, где перед гильотиной или плахой красовались раком смазливые голышки (причем из шеи непременно хлещет кровь, а голова отлетает в корзину). Под картинкой со смаком описывалось, как палач затем «пялит» труп. Еще один, сидящий за поджог, в открытую рассказывал, как пользовал двоих внучек наряду с их отцом и братьями. Против таких сокамерники не имели ничего — «маньяком» у них считался тот, кто попадает за преступления на сексуальной почве. За кофе Карлсен отдохнул и полностью настроился на рецептивпость. По дороге в крыло «С» пестрота клумб и синева неба вызывали внутри какое-то живое, трепетное чувство, и он еще раз ощутил чистый восторг от концентрации воли. В мозгу от этого приятно заискрилось — что-то похожее происходит, когда зеваешь и потягиваешься.
В главном коридоре полно было людей, идущих с занятия групповой терапии. Странно: заканчивается обычно в одиннадцать, а сейчас чуть ли не на полчаса позже. Увидев Карлсена, большинство заключенных приветливо замахали (к нему здесь все относились с большой симпатией). Заглянув в комнату для занятий, он увидел, что Кен Никкодеми все еще сидит за столом, что-то записывая. Никкодеми — дипломированный медик, в тюрьме был человеком сравнительно новым. Здесь он увлекся психиатрией и дважды в неделю прозодил занятие групповой терапии. Карлсена он, в свои без малого тридцать, считал предметом для подражания.
— Привет, Кен.
— Привет, Ричард, — поднял тот просветленное лицо. — Жаль, ты раньше не подъехал. Занятие сейчас было одним из лучших.
Роста Никкодеми был скромного, а большущий неровный нос на темноватом лице делал его лицо комичным. Карлсен догадывался, что занятия увлекают его не меньше, чем самих заключенных.
— Что там?
— Я дал им пару примеров из учебника насчет того, что предпосылки сексуальной преступности закладываются в детстве, и предложил на этот счет высказаться. Дэнни Фрэнк — этот, помнишь, со шрамом? — начал рассказывать, как застал однажды своего старшего брата на собственной сестре, и как те втянули его в свою компанию, чтобы не проболтался.
Затем Блазек рассказал, как двоюродная сестра познакомила его с сексом, когда ему было еще восемь лет. Я уж забеспокоился, что все сведется к тому, кто выдаст штучку поскабрезней, но тут поднялся Гари Ларссен: «У меня, — говорит, — ничего такого и близко не было. Я просто дрочил, и все». И рассказал, что ребенком любил рядиться в мамины туфли и белье, даже, когда и про секс еще не знал, а когда попадал в незнакомый дом, то под каким-нибудь предлогом просился в ванную комнату, а там находил в корзине с бельем женские трусики и надевал на себя. И тут все наперебой заговорили о своих фантазиях во время мастурбации. Занятие получилось уникальное. Я записал его на пленку, можно при желании послушать.
От Карлсена не укрылось, что от энтузиазма жизненное поле у коллеги вроде расширяется, а из тела как бы выплавляются крохотные искорки.
— Энди Стегнер участвовал как-нибудь?
— Нет. Он никогда не участвует. Но у меня было ощущение, что пару раз он порывался что-то сказать.
— Что ты думаешь об Энди?
— И не знаю. После той попытки самоубийства у меня с ним был долгий разговор, и мне этот парень, знаешь, приглянулся. Я тогда поймал себя на мысли: какого черта он вообще начал убивать пожилых тетушек и пить их кровь? — Он не рассказывал, что толкнуло его наложить на себя руки?
— Нет, и не заикался.
— И даже версии какой-нибудь нет?
— Он впал в депрессию, когда кто-то украл у него двадцать долларов из письма.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});