— И ты хочешь, чтобы в ответ на это чувство…
— Но ведь ты-то ее не любишь. Не все ли тебе равно, ненавидит она тебя или обожает? Да и кто все это заварил, как не она?!
— Что ты хочешь сказать?
— А то, что и тебя арестовали, и Коломбу увезли по приказанию герцогини.
— Кто тебе это сказал?
— Да никто. Просто, кроме нее, некому.
— А прево? А граф д’Орбек? А Мармань, которому, по твоим же собственным словам, ты все рассказал?
— Ах, Асканио, Асканио, — вскричал Жак, отчаявшись убедить друга, — ты губишь себя!
— Пусть лучше я погибну, чем сделаю низость.
— Да какая же это низость, если ее хочет совершить сам Бенвенуто Челлини!
— Выслушай меня, Жак, — начал Асканио, — и не сердись на то, что я скажу. Если бы на твоем месте был Бенвенуто Челлини и он сам сказал бы мне: «Герцогиня д’Этамп твой враг — она приказала тебя арестовать; она увезла Коломбу, держит ее взаперти и хочет выдать замуж за графа д’Орбека. Я могу спасти Коломбу только с помощью этого письма», — я заставил бы Челлини поклясться, что он не покажет письмо королю, и только после этого отдал бы его. Но Бенвенуто здесь нет, и я отнюдь не уверен, что в наших злоключениях виновна герцогиня. Кроме того, попав к тебе, письмо оказалось бы не в очень надежных руках. Прости, милый Жак, но ведь ты и сам знаешь, что слишком легкомыслен.
— Клянусь тебе, Асканио, что за один день я состарился на целых десять лет!
— Ты мог бы потерять письмо, Жак, или использовать его неосмотрительно, хотя бы и с самыми хорошими намерениями. Нет, пусть лучше оно останется при мне!
— Но подумай, друг ты мой милый, ведь Бенвенуто сказал, что в этом письме — твое спасение!
— Бенвенуто сумеет спасти меня и без письма, Жак. Недаром король обещал исполнить любую его просьбу после завершения статуи Юпитера. И когда Бенвенуто бегал и кричал: «Живо, живо за работу!» — он вовсе не спятил с ума, как ты подумал.
— А если отливка Юпитера не удастся? — спросил Жак.
— Ну, этого быть не может! — ответил Асканио.
— Говорят, такие вещи случались даже с самыми искусными французскими литейщиками.
— Ваши искусные французские литейщики по сравнению с Бенвенуто — жалкие ремесленники.
— Сколько времени займет отливка?
— Три дня.
— Значит, целая неделя! А если за это время герцогиня принудит Коломбу выйти за графа д’Орбека?
— Госпожа д’Этамп не имеет никакого права распоряжаться судьбой Коломбы. Да и Коломба никогда не согласится.
— Допустим. Но зато Коломба обязана повиноваться прево как его дочь, а прево в качестве подданного обязан повиноваться королю. Король прикажет прево, а прево — Коломбе.
Асканио смертельно побледнел.
— Представь себе, что Бенвенуто удастся освободить тебя только через неделю, а за это время Коломбу выдадут за другого. К чему тебе тогда свобода?
Асканио провел рукой по лбу, вытирая холодный пот, выступивший при этих словах Жака, а другой рукой полез было в карман за письмом. Жак был почти убежден, что Асканио сдался, но тот вдруг упрямо тряхнул головой, как бы отгоняя прочь сомнения.
— Нет! — решительно воскликнул он. — Только Бенвенуто отдам я это письмо… Поговорим лучше о другом.
Он произнес это тоном, ясно показывающим, что настаивать бесполезно — по крайней мере, сейчас.
— Ну, о другом успеем поговорить и завтра, — сказал Жак, видимо, принявший какое-то важное решение. — Я, видишь ли, опасаюсь, что нам придется пробыть здесь некоторое время. К тому же я устал от дневных волнений и ночной работы и не прочь немного отдохнуть. Оставайся, а я пойду к себе. Когда захочешь меня видеть, позови. Только прикрой лаз циновкой, чтобы кто-нибудь не обнаружил его. Итак, спокойной ночи! Утро вечера мудренее, и завтра, надеюсь, ты будешь благоразумнее, чем сегодня.
С этими словами Жак, не пожелавший больше ничего слушать, ползком спустился в подземный ход и вернулся в свою камеру.
Асканио последовал совету друга: едва Жак исчез, он притащил в угол циновку и закрыл дыру, уничтожив всякие следы сообщения между камерами. Потом он снял камзол и бросил его на один из стульев, растянулся на койке и вскоре уснул: физическая усталость пересилила душевные муки.
Жак Обри, хотя он и не меньше Асканио нуждался в отдыхе, сел на скамейку и принялся размышлять. Как известно читателю, это совершенно не входило в его привычки, а потому сразу было видно, что Жак решает важный вопрос.
Школяр пребывал в задумчивости минут пятнадцать — двадцать, потом медленно встал, неторопливым, уверенным шагом человека, покончившего со всеми сомнениями, направился к лазу, снова нырнул в него, добрался до противоположного конца и, приподняв головой циновку, с радостью убедился, что Асканио даже не проснулся — так бесшумно и осторожно был выполнен этот маневр.
Только этого и надо было Жаку. С еще большими предосторожностями он вылез из лаза, затаив дыхание, подкрался к стулу, на котором висел камзол, и, не спуская глаз со спящего, вытащил из кармана драгоценное письмо — предмет вожделений Челлини. Он вынул письмо из конверта и подменил его записочкой Жервезы, сложенной так же, как послание герцогини, подумав, что если Асканио не будет перечитывать письмо, то и не заметит подмены.
Потом он так же тихо подошел к лазу, приподнял циновку, нырнул в отверстие и исчез, как привидение на сцене оперного театра.
Жак ушел вовремя, ибо, едва очутившись у себя, он услышал, что дверь в соседней камере скрипнула и Асканио крикнул испуганно, как внезапно разбуженный человек:
— Кто там?
— Не бойтесь, — ответил нежный женский голос, — это я, ваш друг.
Асканио, спавший, как мы уже говорили, полуодетым, приподнялся; голос показался ему знакомым, и при трепетном огоньке светильника он увидел женщину, лицо которой было скрыто вуалью. Женщина медленно подошла к постели и подняла вуаль. Асканио не ошибся: это была герцогиня д’Этамп.
XVI
ГЛАВА, В КОТОРОЙ ДОКАЗЫВАЕТСЯ, ЧТО ПИСЬМО ПРОСТОЙ ДЕВУШКИ, ЕСЛИ ЕГО СЖЕЧЬ, ДАЕТ НЕ МЕНЬШЕ ОГНЯ И ПЕПЛА, ЧЕМ ПИСЬМО ГЕРЦОГИНИ
Прекрасное, выразительное лицо Анны д’Эйли дышало грустью, состраданием. Асканио был тронут и еще раньше, чем герцогиня успела открыть рот, решил, что она неповинна в несчастье, обрушившемся на него и на Коломбу.
— Так вот где мы встретились, Асканио! — воскликнула герцогиня д’Этамп мелодичным голосом. — Я мечтала подарить вам дворцы, а нахожу вас в темнице!
— Ах, сударыня! — ответил юноша. — Значит, вы и в самом деле непричастны к нашей беде?
— Как вы могли меня заподозрить, Асканио! — воскликнула герцогиня. — Теперь я понимаю, почему вы ненавидите меня, и мне остается лишь сетовать на то, что меня не понял человек, которого я так хорошо понимаю.