— Гм… — буркнул тюремщик. — Что будет, если все эти разбойники захотят священника?.. Ладно, придет священник.
И в самом деле, минут через десять явился священник. Он нес святые дары, а впереди него шли два мальчика-служки: один — с крестом, другой — с колокольчиком.
Величественное зрелище являла собой исповедь этого безвинного мученика, молившегося перед смертью не о себе, а о прощении своих мучителей.
Жак Обри, хоть и не был человеком впечатлительным, упал на колени перед умирающим и попросил его благословения. Старец просиял лучезарной улыбкой, какая бывает лишь у избранников Неба, простер руки к священнику и Жаку Обри, глубоко вздохнул и упал навзничь. Вздох этот был последним.
Священник в сопровождении служек вышел, и камера, осветившаяся на мгновение дрожащим пламенем свечей, снова погрузилась во мрак.
Жак Обри остался наедине с мертвецом.
Невеселое общество, порождающее тягостные мысли… Ведь человек, лежащий здесь, попал в тюрьму безвинно и пробыл в ней целых пятнадцать лет, пока смерть, эта великая освободительница, не пришла за ним.
Весельчак Жак Обри не узнавал себя. Впервые очутился он перед лицом величественной и мрачной загадки, впервые попытался проникнуть в жгучую тайну жизни, заглянуть в немые глубины смерти…
Потом в душе его проснулось беспокойство о собственном положении: он подумал о том, что, подобно этому старику, он вовлечен в орбиту королевских страстей, которые ломают, калечат, уничтожают человеческую жизнь. Асканио и он могут исчезнуть с лица земли подобно Этьену Реймону. Кто позаботится о них? Разве только Жервеза и Бенвенуто Челлини…
Но Жервеза бессильна — она может только плакать; что касается Бенвенуто, то он сам признался, что даже не смог попасть в тюрьму к Асканио. Единственной возможностью спасения, единственной надеждой был завещанный стариком кинжал.
Жак судорожно сжал рукоятку, словно боясь, как бы оружие не исчезло, и спрятал его у себя на груди.
В эту минуту дверь открылась: тюремные служители пришли за трупом.
— Когда принесете обед? — спросил Жак. — Я хочу есть.
— Через два часа, — ответил тюремщик.
И школяр остался в камере один.
XV
ЧЕСТНЫЙ ВОР
Все два часа до обеда Обри неподвижно просидел на скамье. Думы настолько поглотили его, что не было сил двигаться. В назначенное время пришел тюремщик и принес хлеб и воду — на языке Шатле это и называлось обедом. Школяр вспомнил слова умирающего о том, что дверь камеры открывается только раз в сутки; и все же он еще долго не двигался с места, опасаясь, как бы из-за смерти старика не был нарушен тюремный распорядок.
Вскоре в маленькое оконце он увидел, что приближается ночь. Минувший день был на редкость беспокойным: утром — допрос у судьи; в полдень — дуэль с Марманем; в час дня — заключение в тюрьму; в три часа — смерть узника, а теперь надо было поскорей готовиться к побегу.
Не часто в жизни человека выдаются такие дни.
Жак медленно встал, подошел к двери и прислушался. Тишина… Он снял куртку, чтобы не запачкать ее известью и землей, отодвинул кровать и, увидев под ней отверстие, скользнул в него, как змея.
Перед ним открылся узкий лаз футов восьми в длину, который проходил под стеной, а по ту сторону ее круто поднимался вверх.
При первом же ударе кинжалом Жак почувствовал по звуку, что скоро достигнет цели — выйдет на поверхность. Но где, в каком месте? Ответить на этот вопрос мог только волшебник.
Жак продолжал энергично работать, стараясь производить как можно меньше шуму. Время от времени он возвращался в камеру, чтобы утрамбовать вынутую землю, и снова продолжал рыть…
…В то время как Жак работал, Асканио с грустью думал о Коломбе. Мы уже знаем, что он тоже сидел в Шатле, и так же как Обри, в одиночной камере. Только его камера, случайно или по распоряжению герцогини, была не такой голой и мрачной, как у Обри.
Впрочем, не все ли равно, больше или меньше в тюрьме удобств! И камера Асканио все же была камерой. И заточение в ней означало разлуку с любимой. Ему не хватало Коломбы; девушка была дорога ему больше всего на свете — больше свободы, больше жизни. Если бы она оказалась сейчас с ним, тюрьма превратилась бы для него в обетованную землю, в сказочный дворец.
Как он был счастлив последнее время! Днем думал о своей возлюбленной, а ночью они мечтали, сидя с ней рядом; ему казалось тогда, что счастью не будет конца. Однако даже на вершине блаженства острые когти сомнения вонзались в его сердце. И тогда, как человек, над которым нависла смертельная опасность, он поспешно гнал от себя тревожные мысли о будущем, чтобы полней насладиться настоящим.
И вот теперь он один в своей камере. Коломба далеко. Кто знает, может быть, девушку заточили в монастырь и она выйдет оттуда женой ненавистного графа… Несчастным влюбленным грозила страшная опасность: страсть герцогини д’Этамп подстерегала Асканио, тщеславие графа д’Орбека — Коломбу.
Оказавшись в одиночестве, Асканио совсем пал духом. Он был одной из тех мягких натур, которым необходима поддержка сильного человека. Как прелестный, хрупкий цветок, он поник, согнулся при первом же дыхании бури, и вернуть его к жизни могли только живительные лучи солнца.
Если бы в тюрьме оказался Бенвенуто, он прежде всего обследовал бы двери, стены и пол своей камеры; его живой, непокорный ум без устали работал бы, стараясь отыскать какое-нибудь средство спасения. Но Асканио сидел на постели и, низко опустив голову, шептал имя Коломбы. Ему даже в голову не приходило, что можно бежать из камеры, находящейся за тремя железными решетками, и пробить стену толщиной в шесть футов.
Мы уже сказали, что камера Асканио была не так пуста и убога, как камера Жака Обри; в ней стояли кровать, стол, два стула, а на полу лежала старая циновка. Кроме того, на каменном выступе стены — видно, специально для этого устроенном — стоял зажженный светильник. Несомненно, это была камера для привилегированных преступников.
Заметно отличался здесь и стол: вместо получаемых Жаком раз в сутки хлеба и воды, Асканио приносили пищу дважды; но это преимущество обесценивалось тем, что тюремщика тоже приходилось видеть дважды. К чести заботливого начальства Шатле необходимо сказать, что еда была не слишком отвратительной.
Да Асканио и не интересовала эта сторона тюремного быта: он был одним из тех юношей с женственно-чуткой душой, глядя на которых кажется, что они живут лишь ароматом цветов и свежестью утренней росы. Целиком уйдя в свои мечты, Асканио съел немного хлеба и запил его несколькими глотками вина; он думал о Коломбе как о своей единственной возлюбленной, и о Бенвенуто как о своей единственной опоре.