Обитателей ландсбергских лагерей не трудно было бы отправить на тот свет, стоило только не покормить их день-другой. Эти люди не содействовали обогащению Третьей империи, ибо — сколько можно наработать с такими силами? Они недешево обходились государству. К ним была приставлена охрана из здоровых, сильных мужчин, за проводами высокого напряжения следили квалифицированные монтеры, кто-то должен был собирать отбросы, которыми их кормили. Почему тысячам таких людей сохраняли жизнь — вот чего не могли понять американцы. Это становилось ясным, когда вы вспоминали, что представляет собой вся остальная Германия.
Поистине чудовищные вещи обнаружились по ту сторону Рейна. Я говорю отнюдь не о концлагерях. Лагери показались нам симптомом какого-то чудовищного, безобразного умопомешательства. Страшнее концлагерей были поселки трудовых батальонов.
В каждом маленьком городке по ту сторону Рейна и около заводов вдоль самого Рейна нам попадались большие или маленькие (соответственно величине и значению того или иного города) огороженные участки, где жили люди, работавшие на заводах. Они тоже не охранялись — двое-трое часовых, и все. Некоторые поселки были огорожены простой, не колючей проволокой. Люди здесь жили не в крытых траншеях, а в стандартных домиках — пожалуй, не хуже тех, которые строились у нас в военное время, — и жили с удобствами. На большую семью обычно полагалась отдельная комната. И кормили их не отбросами, а настоящими продуктами с тем количеством калорий, которого было достаточно, чтобы человек смог проработать целый день на заводе, вернуться домой и еще посидеть вечером за разговором. При таком количестве калорий он не терял даже способности производить на свет потомство.
Такие поселки были в каждом маленьком городке, а жили в них люди всех европейских национальностей. Сюда, после тщательного отбора, сгоняли всех самых невежественных, самых робких, самых податливых. И эти люди настолько сохранили человеческое подобие, что их можно было стимулировать к сдельной работе. За выработку сверх нормы они получали разрешение выходить за проволочную изгородь, окружавшую их жилье, с обязательством не покидать зоны поселка. Сдельщина стимулировалась даже увеличением пайка, и, подкрепившись, люди работали еще лучше. Это были рабы — миллионы и миллионы человеческих существ, согнанных сюда из оккупированной России, Чехословакии, из расчлененной Польши, Норвегии, Бельгии, Франции и всех других порабощенных стран.
Концентрационный лагерь был важной составной частью механизма, с помощью которого создавалась и управлялась эта система рабства. Он выполнял две функции:
Первая: концлагерь был тем местом, куда попадала интеллигенция и потенциальные бунтовщики, — тем местом, куда сажали людей, чья сильная воля и несгибаемый дух не позволяли им приспосабливаться к "новому порядку".
Вторая: для менее устойчивых он служил предупреждением "в противном случае тебя ждет…"
В обитателях ландсбергского и всех других лагерей надо было поддерживать жизнь, и слухи о том, какое они ведут существование, надо было всячески муссировать, так чтобы юноша или девушка, взрослый мужчина или взрослая женщина, не желающие жить и умирать в рабочем поселке, знали, что их ожидает, если они попытаются претворить свои идеи в жизнь.
В Европе, особенно в восточной ее части, есть миллионы людей, которых только несколько поколений отделяет от рабства, от узаконенного суеверия и невежества. Вот что немцы взяли себе за основу. Они вывезли этих людей из деревень, из трущоб и гетто Европы, порвав их связи с родиной, с землей. Но, прежде всего надо было изъять из этой массы всех потенциальных бунтовщиков — людей грамотных или чересчур жизнеспособных, а те, кто остался после такого просеивания, слились в огромный трудовой резервуар, откуда заводы и фабрики черпали нужную им рабочую силу, откуда даже немецкая фрау могла получить кухарку и пастуха для своих коров.
Прожив немного в Германии, вы начинаете также понимать, какую роль играл здесь антисемитизм. Этот подспудный предрассудок, пережиток древней вражды был извлечен на поверхность и послужил чем-то вроде затравки для всей задуманной немцами операции. Поскольку они собирались поработить миллионы людей, разумнее всего было начинать порабощение с тех, кого сейчас можно преследовать безнаказанно. Ведь идею рабства надо было сделать приемлемой для людей, «развращенных» христианским учением. От утверждения этой идеи путем порабощения евреев перешли к широкому ее применению на практике. И, наконец, все немцы утвердились в том, что им дозволено держать в рабстве другие человеческие существа.
Социологи объяснят вам, как проходил процесс морального вырождения в Центральной Европе. А я скажу только, что, пожив некоторое время в Германии, вы собственными глазами видели этот процесс в действии, как видят на витрине работу передаточного механизма автомобильного мотора на выставке последних моделей. Евреи уже давно перестали быть действующим фактором в жизни Германии. Они превратились в страшный пример — их держали в концлагерях, чтобы показать вам, что случится с вами, если вы, независимо от вашего происхождения, вашей религии и национальности, выйдете из повиновения.
В первые месяцы наглядность того, как все это произошло в Германии, просто поражала меня. Может быть, она существует и по сию пору, но мне кажется, что теперь для этого нужен проницательный взгляд. Когда американские армии перешли Рейн и немецкое государство рухнуло и, переезжая из города в город, вы видели всю Германию, как на ладони, — тогда вам не требовалось никакой проницательности. Любознательность — вот все, что было нужно. Свой короткий век эта государственная система работала без сучка, без задоринки, и из ее механизма не только не делали секрета, но, наоборот, всячески его рекламировали.
Рекламировали так ретиво, что этим сбили с толку немало американцев, которые в массе не имели ни малейшего понятия, почему они здесь очутились, и помнили только, как их мобилизовали, и какие это были волнующие дни дома, и как все твердили им, что теперь они герои — герои из сказки, которые в полночь, при последнем бое часов, вернутся к своим каждодневным трудам (если, конечно, будут живы), а не захотят вернуться добром, так их назовут «недовольными», — и тогда торгуй яблоками на углу.
Изуродованные трупы в концлагерях, люди, с идиотской улыбкой скалившие на нас зубы из-за ограды трудовых поселков, — все это сбивало с толку многих американцев, ибо они не могли примириться с тем, что красивый молодой немецкий солдат, которого они встречали на поле боя (и которым восхищались, так как он знал свое солдатское ремесло), ничем не отличается от немца, охраняющего концлагерь. Некоторым из нас казалось, что самая грустная потеря, которую мы понесли за время войны, это упущенная нами возможность внушить американцам, какое большое дело они сделали, разгромив вооруженные силы фашизма в Центральной Европе.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});