Через двадцать четыре часа после того, как план Брэдли достиг Вашингтона и его прочли английские представители в Совете начальников генеральных штабов, англо-американские отношения точно бомбой взорвало. На этот раз поднялся такой шум, что в нем потонул даже пронзительный голос Монтгомери. Первым взревел августейший генеральный штаб в Лондоне. К черту Монтгомери, к черту и верховного главнокомандующего! Гневный рев несся через головы фронтовых командующих прямо в Вашингтон.
Англичане орали, что Брэдли не имеет права идти на восток к Эльбе, а должен вместе с Монтгомери пробиваться к Берлину. Британское верховное командование обвиняло Маршалла и его помощников в нарушении твердой договоренности о поддержке Монтгомери при взятии Берлина. Военное министерство и правительство США обвинялись в вероломстве.
Ответ, который незамедлительно последовал от американского Совета начальников генеральных штабов, по своему тону сильно напоминал знаменитое бастоньское "Катись ты…" генерала МакОлифа. Содержание его вкратце сводилось к тому, что никакой договоренности, ни устной, ни письменной, не было и не подразумевалось, и что никаких изменений в план Брэдли внесено не будет, поскольку этот план обеспечивает самую быструю, самую верную и самую решительную победу над германским государством.
Но в общем оба эти письма, при всей своей резкости, были чисто военными документами.
То, что последовало, уже не было ни военным, ни чистым. На арене появился Уинстон Черчилль. Он разразился личной каблограммой Рузвельту, в которой не упустил решительно ничего. Он вспоминал те дни, когда Англия одна боролась с немцами. Говорил, что весь мир в долгу у Англии. Вновь переживал Дюнкерк и битву за Лондон. Потом, переменив тон, обвинял Брэдли в том, что тот играет жизнью сотен тысяч англичан — потому, очевидно, что фельдмаршалу Монтгомери, которого еще задерживали остатки германских авиадесантных войск, было мало прикрытия с фланга, чтобы самостоятельно достичь Берлина.
Мистер Черчилль сказал, по-видимому, все, кроме правды, а правда состояла в следующем: военная обстановка не при чем, потому что с военной точки зрения Брэдли абсолютно прав, но на черта нам нужна быстрая победа над Германией, когда Британской империи важно, чтобы английские войска попали в Берлин раньше русских, а заодно захватили бы Гамбург и Бремен, иначе есть опасность, что их займут русские и попытаются удержать за столом конференции.
Президент Рузвельт ответил.
Нет, и до конца его жизни отношения между двумя великими руководителями западных держав оставались скверными. Рузвельт не простил Черчиллю его последнего письма, а Черчилль не простил Рузвельту его отказа. Две американские армии мчались теперь наперегонки к Эльбе. Девятая первой вышла к реке, и ее коллективное сердце было разбито, когда историческая встреча с русскими состоялась на участке Первой армии. Рассказывают удивительные вещи об этой встрече и о днях, предшествовавших ей, когда все офицеры, не занятые работой, разъезжали на своих джипах по правому берегу Эльбы в поисках русских, и столько американских дозоров с той же целью переправлялись через Эльбу, что наши связные самолеты принимали их за русские части. Это было чудесное, веселое, безалаберное время!
Бедный Джорджи Паттон! Ему так и не довелось выкупаться в Бресте; парижане подвели его — не дали взять Париж; он первым форсировал бы Рейн, если бы не Ремагенский мост; и с русскими он не встретился первым — вечный шафер и никогда не жених?
А теперь, еще не дойдя до Эльбы, он получил приказ повернуть свою армию и вести ее на юг, через Австрию. С русскими он в конце-концов встретился в Линце, но к тому времени война была закончена.
Во время продвижения на юг один из танковых командиров Паттона захватил в полной сохранности мост через Дунай, который в этом месте не представлял особо грозной водной преграды. Этот подполковник послал подполковнику, захватившему Ремагенский мост на Рейне, такую телеграмму: "Мой мост хоть и меньше вашего, да зато целый…"
Между прочим, первое официальное донесение этой части в штаб Третьей армии наглядно доказывает, что в военном деле шутки неуместны. Зашифрованное донесение гласило: "Захвачен мост через Дунай, он голубой". В пункте сбора донесений Третьей армии старательный сержант поправил то, что ему показалось ошибкой, и вместо «голубой» (blue) расшифровал слово: «взорван» (blown). В таком виде донесение и пошло выше, в штаб армейской группы, и на нашей карте появился красный крестик, означавший, что противнику удалось разрушить первый мост через Дунай, которого достигла Третья армия. Ее танковая колонна уже прошла миль пятьдесят за Дунаем, а в штабе армейской группы все еще обсуждался вопрос, не послать ли на помощь Третьей армии батальон инженерных войск для наводки моста через Дунай.
Известие о разделении Германии на английскую, американскую и русскую зоны появилось в печати через некоторое время после окончания войны. Но вопрос этот был решен и согласован еще в Ялте. Зоны уже значились на наших штабных картах. Мы получили специальную карту для их изучения за два месяца до окончания войны. Не были уточнены только границы французской зоны, переговоры о которой еще не окончились, поскольку Франция не была представлена в Ялте.
Пробившись к Эльбе (то есть на территорию, которая, по решениям Крымской конференции, отходила к русским), Брэдли предполагал как можно быстрее отвести свои войска обратно, в пределы американской зоны. Им руководили весьма практические соображения. Едва вступив в Германию, мы обнаружили там целое население — не тысячи, а десятки, а потом и сотни тысяч перемещенных лиц и освобожденных военнопленных, рабов фашистской каторги и мучеников концлагерей. Огромное большинство этих людей было из России и Восточной Европы. Они являлись для нас очень серьезной проблемой. То, что могла сделать ЮНРРА, было каплей в море. И вот Брэдли отдал приказ, чтобы все русские, поляки и граждане других восточноевропейских стран двигались на восток следом за его армией. Он рассчитывал сосредоточить их в тех районах русской зоны, которые он временно занимал, а отходя, передать их русским, не затратив ни лишнего галлона горючего, ни лишнего часа на переговоры.
Когда Брэдли достиг Эльбы, Рузвельта уже не было в живых. Однажды вечером, вскоре после его смерти, Черчилль сам связался с Брэдли по телефону и, через голову Эйзенхауэра, предложил ему не отходить от Эльбы, потому что ему, Черчиллю, этот район нужен для дальнейшего торга с русскими. Брэдли ответил, что, по его мнению, это грозит неприятностями; это, безусловно, будет неправильно истолковано, поскольку уже имеется официальная договоренность о границах. Да и вообще это не годится. Но пора серьезных решений для Брэдли уже миновала, поэтому он просто передал вопрос на рассмотрение Эйзенхауэру. Брэдли чувствовал, что он — только военный и что предложение Черчилля выходит за пределы его компетенции.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});