Читать интересную книгу Собрание сочинений. Т.3. Дружба - Антонина Коптяева

Но Лины тоже теперь нет. Убит и Денис Антонович Хижняк. Пожаловаться некому, и Наташа, сурово хмурясь, помогла береговым санитарам устроить раненого на носилках, а потом, подхватив салазки, бросилась опять к вершине кургана. Вовка, хроменький постреленок, не отставал от нее. У него не хватало силы переворачивать взрослых мужчин, и он подкатывал свои салазки лишь к тем раненым, которые могли самостоятельно лечь на них.

Морская пехота, отбив у фашистов передовые окопы, снова поднялась в атаку на глазах юных санитаров. Вовка особенно уважал моряков, он их просто обожал, и когда увидел убитых и раненых, опять оставшихся на этой страшной теперь земле, то у него даже губы затряслись от ярости. Он первый подоспел к тем, которые попадали. Моряк — он зря не упадет! Это человек двужильной породы: он и полуживой, обескровленный, все будет драться.

Вот этот правофланговый рухнул, точно дерево, срезанное снарядом. Что он? Вовка подполз к нему… Прямо смотрели черные глаза, широко раскрытые на молодом, странно знакомом Вовке лице. Руки так и застыли на автомате, и все еще грозно, ненавидяще были сведены выпуклые от гущины брови.

— Наташа! Ведь это Семен Нечаев! — жалобно крикнул мальчик.

Девушка, уже взвалившая на салазки бывшего комендора с бронетанкера, быстро обернулась.

— Семен?

Она тоже подползла под навесом огня немецких пулеметов, сыпавших очередями на вершине бугра, не обращая внимания на пули, летевшие рикошетом от наваленного кругом железа, попробовала приподнять и повернуть к себе голову матроса, зорко оглядела его — куда же ему попало? Зимняя одежда Нечаева прострелена не в одном месте, но крови не было видно; может быть, она пройдет сквозь зимний стеганый бушлат, когда раненый уже изойдет ею.

А давно ли состоялся концерт среди развалин и как хорош был озорновато настроенный Нечаев со скрипкой и как согласно звучали голоса певших и тоже улыбавшихся солдат.

— Эх, Сеня, Сеня!

Пока Вовка с отчаянной лихостью спортсмена-саночника то скатывал комендора, то, надрываясь, тащил его по разминированным проходам, лавируя между тысячами препятствий, — начинался минометный обстрел и медлить было нельзя, — Наташа стащила Семена в воронку. Тонкими, но сильными пальцами она расстегнула нахолодавший бушлат, прислонилась ухом к теплой еще груди матроса и сразу услышала неровный, еле уловимый шум. Но, может быть, это у нее в ушах шумит от напряжения? Девушка берет руку Нечаева, с трудом отрывает от оружия стиснутые его пальцы, нащупывает нужную жилку — артерию, но тоже не может понять: чья кровь бьется под кончиками ее пальцев?

— Может быть, мой пульс работает?

Да нет, это пульс Семена — очень частый и очень слабый.

— Живой! — бросила Наташа Вовке, благополучно перевалившемуся через край воронки. — Пока живой… Давай увезем его скорее — в медсанбат к Ивану Ивановичу.

Мальчик готовно подскочил. Если бы ему самому пришлось решать, куда везти Нечаева, он повез бы его только к доктору Аржанову. Недаром Вовка частенько наведывался к раненому Коле Оляпкину.

52

— Что с ним? — спросила Наташа.

— Сердце.

Иван Иванович еще раз ослушал грудь матроса и осмотрел его. На спине Нечаева, под левой лопаткой, оказалась небольшая рваная рана.

— Ведь он вперед бежал! — тихо проронил Вовка, сжимая в руках ушанку. Особенно веснушчатым и рыжим казался этот курносенький мальчуган в белом, не по росту большом маскхалате, пузырившемся над туго стянутым ремнем. — Значит, его осколком?

— Да, осколком.

— И попало в сердце?

Вовка еще крепче сжал свою шапку. Лицо его, обожженное морозными ветрами, выразило суровость, но на глазах навернулись слезы.

— Не расстраивайся! — Иван Иванович ласково провел ладонью по белым вихрам мальчика. — Сейчас мы вашего моряка возьмем в операционную и постараемся спасти.

От неожиданной ласки Вовка еще больше расстроился и, чтобы не показать этого, самолюбивым, чисто мальчишеским движением вывернул голову из-под руки доктора.

— Я пошел, — строго сказал он. Однако голос его сорвался, и мальчик добавил глуше: — Я еще приду сегодня. Можно будет?

— Конечно, конечно, приходи, — уже рассеянно ответил Иван Иванович, начиная готовиться к операции.

Помогать ему стали Решетов и Лариса.

«Убита Лина, и вот умирает Семен», — думала Наташа, наперегонки с Вовкой опять побежавшая к передовой, где шумела атака.

Ранен в сердце, а еще не зажила в этом сердце рана после недавней утраты.

«Он выдержит. Такие люди не умирают. Победил же смерть бронебойщик Чумаков!» — думала Варя, подавая хирургам нужные инструменты.

Вспомнил о Чумакове, делая операцию Нечаеву, и Иван Иванович. И других людей он перебирал в памяти, раненых в сердце и оперированных им. Одни остались на операционном столе или умирали вскоре после хирургического вмешательства, другие выздоровели. Разные повреждения наносят пули и осколки. У Семена осколок оказался в стенке левого предсердия.

«Может быть, у моего Алеши тоже было пробито сердце. Я даже не знаю, что с ним произошло. Неужели сгорел в танке?» Лариса сосредоточенно помогает хирургам — все внимание Нечаеву, но скорбная мысль, промелькнув, прорезала лоб резкой морщинкой.

Решетов тоже волновался за исход операции, хотя внешне ничем этого не проявлял, только сильнее нависли над глазами клочковатые брови да чаще хмыкал он под белой марлевой маской.

Аржанов вынул осколок, наложил швы на рану, но вдруг сердце Нечаева перестало биться. Хирург почувствовал сразу, как у него самого в груди похолодело. Ощущая всем существом напряженное молчание помощников, он начал массаж сердца: приподняв его на широкой ладони, сжимал ладонью другой руки, отпускал и снова сжимал, как бы повторяя недавнее его биение.

— Струйное переливание крови! И укол адреналина в сердце, — не оборачиваясь, кинул он Решетову.

Проходит минута, другая. Ни одного самостоятельного сокращения.

— Еще адреналин! — требует Иван Иванович, глядя, как из-под пальцев его сочится яркая кровь. — Не успел наложить последний шовчик, и все время протекает, — сказал он подошедшему Злобину.

— Надо бы зашить…

— Как я могу зашить, если…

И снова сосредоточенное молчание. Хирург продолжал массаж, создавая искусственный ток крови. Вот шевельнулось под рукой. Как будто живое сокращение?.. Нет, исчезло. Или только почудилось это…

— Что? — шепотом спросила Лариса.

— Ничего. Нет ничего.

— Неужели конец? — пробормотал Решетов.

И словно в ответ на это упругий комок сердца протестующе ворохнулся, толкаясь в ладонь хирурга, ритмично запульсировал всей своей гладкой поверхностью.

— Само забилось! Само! — радостно прозвучал в операционной голос Ларисы.

— Ну вот! — только и смог произнести Иван Иванович, не глядя на нее.

Он заканчивает операцию. Сердце раненого продолжает работать, щеки и губы его порозовели. Санитары и сестры оживленно хлопочут возле стола, собираясь унести Нечаева. Один за другим подходят врачи, проверяют пульс, улыбаются, переговариваясь между собою. Нечаев еще спит под действием наркоза, большой, чернобровый, под темными ресницами затаился взгляд — глаза полуоткрыты. Небрежно падает и свешивается крупная рука, когда его перекладывают со стола на каталку, грудь дышит.

Лежит себе матрос, красивый, молодой, возвращенный снова к тревогам и радостям жизни.

Иван Иванович заканчивал уже следующую операцию, когда к нему легким шагом не подошла — подлетела Лариса.

— Он не проснулся! — сказал она быстро и нервно.

— Кто не проснулся?

— Семен Нечаев.

Несколько мгновений Иван Иванович смотрит в ее мелово-бледное лицо. Оба не замечают, что она ворвалась в операционную без маски.

— Дыхание?

— Сердце еще прослушивается, но он не дышит. Григорий Герасимович делает ему искусственное дыхание.

— Софья Вениаминовна, — хрипло от волнения окликает Аржанов Софью Шефер, собиравшуюся начать операцию на другом столе. — Закончите здесь, голубчик! Там с Нечаевым плохо.

— Что с Нечаевым? — Софья послушно переходит к столу Аржанова. — Что? — тревожно переспрашивает она, взглянув на Ларису.

Та молча пожимает плечами. Такое банальное движение, но для врача оно выразительно и страшно.

Главный хирург почти бежит по подземному коридору впереди Ларисы, не успевающей за его большими шагами. Вот отсек, где положили Нечаева. Вот и сам он на белой простыне, окруженный работниками госпиталя — человек, которого недавно как будто вернули к жизни.

— Кровотечение? Шов разошелся? Да нет, не может быть! — Иван Иванович приложился ухом, всей щекой к холодеющей груди матроса, потом прослушал бедренную артерию. — Что же с ним?