Читать интересную книгу Собрание сочинений. Т.3. Дружба - Антонина Коптяева

— Отдай!

— Убью! — сказал Курт по-русски и пнул женщину в живот большим фетровым ботом, напяленным на сапог.

Но степнячка поднялась, подошла к фашисту вплотную. Глаза ее гневно сверкнули перед ним, и вдруг усмешка появилась в них — злая, торжествующая.

— Что, сукины дети, видно, плохо вас кормит Гитлер! У голодных детишек изо рта кусок вырываете! Ребенок болеет, а он суп пролил!.. Легкое дело: пришел да пнул. А я жизнью своей сколько раз рисковала! — Голос женщины окреп, звонкостью резал уши. Глядя на нее, заливались плачем дети, тянули ее назад за платье, за руки, но она все наступала на фашиста, охваченная яростью. — Не солдаты вы, а дерьмо! Хуже дерьма! Вот придут наши советские бойцы… Они вам…

Степнячка не договорила: жестокие пальцы Курта схватили ее за горло. Одной рукой он цепко держал кулек с зерном, другой стиснул тоненькую шею женщины, потом с силой швырнул степнячку в сторону. Падая, она ударилась затылком о разломанный ящик…

Солдаты что-то тащили, рассовывали отобранное по карманам, только Макс Дрексель стоял неподвижно. Плач осиротевших детей пронзил его сердце. Он сразу вспомнил свою семью. Что будет с детьми? Что будет с его дорогой Эльфридой, если русские разобьют всю армию Гитлера, как они разбили войска Манштейна на подступах к Сталинграду? Ультиматум отклонен, а надежды на спасение нет.

Русские в своих листовках обещают немецким солдатам сохранение жизни в плену. Питание. Возвращение на родину после войны. Их самолеты по целым дням медленно кружатся в вышине и ливень листовок — красных, зеленых, голубых, желтых и белых — обрушивается на землю, вызывая среди фашистов острое смятение и споры.

Во всех приказах и листовках гитлеровского командования говорится: «Держитесь! Фюрер выручит вас! То, что мы отсюда не уйдем, должно стать фанатическим принципом. Милости от русских не ждите. Пощады вам не будет!»

Да, какой милости можно ожидать, если судьба приведет столкнуться с мужем женщины, которую только что убил в подвале Курт Хассе? Значит, возмездие будет справедливое, но чем ближе оно надвигалось, тем казалось ужаснее, и все силы Макса, душевные и физические, ополчились против него. Но кольцо смыкалось теснее и теснее.

Советские танки со всех сторон сдавливали гитлеровские войска, которые стекались теперь из голодной, холодной, вьюжной степи в разрушенный ими город. А с берега Волги армия Чуйкова наносила им встречный удар…

Когда Макс Дрексель думал об этом, ему хотелось упасть на землю и закричать во все горло: «Ничего не хочу! Ничего мне тут не надо, только отпустите домой, к жене, к детям!»

Дрексель резко повернулся и первым вышел из подвала.

48

— Русские намерены рассечь нашу группировку в городе, — сказал Курт Хассе, доставая пилочку и рассматривая при свете коптилки отполированные до блеска ногти.

Он очень гордился формой своих ногтей, и у него, как у многих немецких офицеров, была привычка каждую свободную минуту заниматься маникюром. Голодные, грязные, обовшивевшие, с подтянутыми щеками, в помятых мундирах, сидели они кружком в полутемном блиндаже и машинально орудовали — кто пилочкой, кто щеточкой или кусочком замши.

— Слышите, как советская артиллерия бьет по центру? — продолжал Курт Хассе, склонив к плечу голову и издали рассеянно глядя на свою руку. — Командир полка сказал: нам туда незачем лезть.

Будем держаться по-прежнему в заводском районе: мы его все-таки изучили. До последнего патрона — таков приказ фюрера. Жаль, что мы не успели получить зимнее обмундирование, которое осталось на армейских тыловых базах за пределами этого проклятого сталинградского котла. Каждый день мороз до тридцати градусов.

Офицеры вяло переговаривались, прислушиваясь не к словам Курта, а к тому, как булькала в котелке «организованная» им каша из пшеничного зерна. Еще недавно русские девчонки на офицерской кухне по целым дням вертели мясорубки… Повара варили суп-пюре из конины, заправленной картофелем. Но теперь вертеть нечего: солдаты растащили все лошадиные трупы. Солдат тоже надо чем-то кормить. Иначе кто же будет сражаться? До рождества они получали по сто граммов хлеба в день на человека. После рождества паек этот сократили до пятидесяти граммов.

Сняв с печки готовую кашу, Курт достал ложку и сказал насторожившимся офицерам:

— Сегодня у меня день рождения. Дома я, конечно, пригласил бы вас всех к столу, но сейчас, вы сами понимаете… Мне придется отметить свой праздник одному. — И он стал есть кашу.

Офицеры смотрели на него и угрюмо молчали. Что же, каждый из них поступил бы так же. Только Макс Дрексель, гревшийся у порога, смотрел на «именинника» с ненавистью. Интересно, какой предлог Курт Хассе сочинит завтра?

«Он может и мою жену убить за килограмм зерна», — думал Дрексель, и ему хотелось подойти к нарам, на которых расположился Хассе, и хорошим пинком выбить из его рук котелок с кашей, и даже хотелось надавать пинков самому «имениннику».

Едва Курт успел управиться с кашей, как его вызвали в штаб полка, вручили запечатанный конверт и послали в поселок Орловку, расположенный северо-западнее Тракторного завода.

— Неармейский офицер связи! — съязвил он по собственному адресу, выходя с провожатым-автоматчиком в метельную ночь.

Желтая луна просвечивала в небе сквозь снег. Он сыпался так, словно кто-то тащил в вышине парусившие под ветром частые сети. Черные коробки домов, уцелевшие среди развалин, таращились пустыми проемами окон, в которые виднелось то белесоватое небо, исполосованное трассами светящихся пуль, то размытый диск луны, стремительно плывущий в кипящей подвижной мгле. Еще ни разу разрушенный город не производил на Курта такого жуткого впечатления. И повсюду виднелись окоченевшие трупы. Какой-то кошмарный склеп.

«Вот это наворочали! — подумал Курт. — А сколько крыс! Так и шмыгают под ногами. Нет, нам все-таки повезло. Просто чудо, что не возникла чума. Ее только и недоставало для полноты ощущений! А ведь дошли уже до Волги, уже чувствовали себя победителями! И вдруг окружение… Что же произошло? Прошлогодний успех русских под Москвой был объяснен в Германии как следствие жестокой русской зимы… Но здесь еще не было холодно, как началось это неожиданное наступление. Мы даже не успели выдать войскам теплую одежду! Откуда русские взяли столько техники? Со всех сторон наступают. Они рвутся мстить. И выход у нас один — драться. Фюрер нас не оставит в беде. Блокада, конечно, будет прорвана».

49

Отдыхая в старой, добротно сделанной траншее, Курт Хассе достал карточку, полученную от невесты, зажег спичку, — коробок захватил в том подвале, где задушил женщину.

Эльза сидела на шоферском сиденье, распахнув дверцу кабины, свесив на асфальт длинные ноги в белых туфлях и темных чулках, — она сама водила машину. Автомобиль стоял у калитки в парк. Наверно, был солнечный день: светлые пятна лежали на асфальте, выделяя тени деревьев, нависавших над чугунной решеткой. Хочешь — войди в парк, в прекрасный удобный дом, хочешь — садись в машину, кати на пляж, в горный ресторан, на стадион. Куда душе угодно. Об Эльзе думалось холодно. Она никогда не волновала Курта: вопрос был решен заранее. Но теперь так далеко уплыло все: женитьба, поместье, автомобиль, военная карьера.

«Да, неважно мы с вами сыграли, дорогой фюрер!»

Сознание безнадежности все более охватывало Курта. Находиться наедине с собственными мыслями было страшно. Он встал, вылез следом за автоматчиком из траншеи.

— Двигаем дальше!

Наконец-то добрались до Орловки. Сожженная деревенька. Над буграми блиндажей та же метель. Подступы к Орловке со всех сторон забиты военной техникой: танки, пушки, невероятное количество машин. Но топлива для них нет, и все стоит на приколе. Даже за дровами в город съездить не на чем. В щелях-землянках, блиндажах немецкие и румынские солдаты. В укрытиях холодина, голодно. С помощью патрульных Курт нашел штаб. Настроение у штабных тоже подавленное. Внешний облик плачевный: ничего похожего на блестящих офицеров армии фюрера — никакого внимания к мундиру. И тоже нечего жрать… Кажется, довоевались!

На обратном пути Курт Хассе и сопровождавший его автоматчик попали на заминированное поле. Раньше Курт двигался впереди, а автоматчик, как тень, следовал сзади. Теперь, наоборот, автоматчик, сгорбясь и вглядываясь в указки саперов, шагал первым. Ветер повалил колышки, повернул на иных стрелки.

«Мины! Мины!» — резало в глаза. Каждый шаг грозил смертью, но взрыв все-таки произошел внезапно. Курт Хассе упал и сразу ощутил: жив и, кажется, цел. Автоматчика разорвало на части.

Курт посмотрел на останки погибшего. От них шел пар. Лежать дольше на морозе — верная гибель. Фашист встал и побрел, одинокий, как волк, взяв левее. Мины? Не все ли равно, от чего подыхать?!