Читать интересную книгу Нищета. Часть вторая - Луиза Мишель

— Я не виновен!

LXXVI. На рейде

Прошел месяц. Пушечные выстрелы, звучавшие, словно похоронный звон, извещали, что два корабля терпят бедствие: они попали в ураган, который нес их на гранитные скалы, высящиеся над заливом Джексон-бэй. На горизонте вырисовывались голубые вершины гор, сливаясь с темной лазурью неба. На берегу был расположен Сидней, огромный город, построенный тяжелым трудом ссыльных. Могли ли эти люди, поставленные вне закона, рабы жесточайшей дисциплины, вообразить себе, даже во сне, нынешний роскошный Сидней, изобилующий богатствами, осененный эвкалиптами?

В Австралии, ныне столь богатой, множество огромных сооружений воздвигнуто безыменными каторжниками. Так кораллы возводят рифы, затем острова и, быть может, целые континенты… Любое здание — память о поселенцах; каждый камень орошен их потом и кровью. Сыновьям их повезло больше: сколько сиднейских негоциантов — потомки каторжан!

Один из кораблей был французским: «Бомануар» отправился из Бреста в Нумеа с партией ссыльных и должен был зайти в Сидней за продовольствием для Новой Каледонии. Другой, английский пакетбот «Джон Буль», вез в Австралию пассажиров, в том числе Санблера. Одно судно было военным, другое — торговым; оба плясали на разбушевавшихся волнах, словно скорлупки. Лоскутья парусов свисали со сломанных мачт, которые с минуты на минуту должны были рухнуть. Смерть, словно невеста, куталась в прозрачное покрывало из туч, пронизанных молниями.

Оба гибнущих корабля зажгли все огни. Несмотря на бурю, они пытались маневрировать. Но борьба с разъяренной стихией ни к чему не приводила; столкновение было неминуемо.

Ссыльные мужчины размещались на правом борту, а женщины — на левом. Никто не знал о грозившей им участи. Да и что могли бы они сделать для своего спасения? Ведь камеры все равно были заперты и охранялись вооруженными часовыми. Ссыльным ничего не оставалось, как ждать.

Немногочисленные пассажиры — родственники ссыльных, получившие разрешение следовать за ними, — занимали общую каюту. И здесь мужчин от женщин отделяла перегородка, но часового не было. На женской половине ехала жена Дарека с юными англичанками (им позволили сопровождать ее). Среди ссыльных были осужденные по делу о приюте Нотр-Дам де ла Бонгард: Клара Марсель и старый Дарек с сыном и дочерью. Кларе и Гутильде жилось последнее время так тяжело, что надежда вновь зажить единой семьей, хотя бы и на пустынном острове, манила их. Буря их не пугала. Не все ли равно? Лишь бы не разлучаться больше!

Спустилась тьма; завывал ветер; крушение было неминуемо. Из порта попытались послать баркасы на помощь, но, оказавшись во власти урагана, они не только не могли никого спасти, но сами были на волосок от гибели.

Вдруг послышался ужасающий треск: «Бомануар», брошенный огромной волной на «Джон Буля», проломил корпус пакетбота. Накренившись, английский корабль начал погружаться в пучину. Не раздалось ни одного вскрика. Могила разверзлась, и люди молча опускались в нее.

«Бомануар» еще держался на поверхности. От сокрушительного удара на нем опрокинулись горевшие фонари и вспыхнул пожар. Ливень, каким обычно завершаются такие бури, еще не начался. Тучи еще не разрешились от бремени, и ветер, словно сорвавшись с цепи, гнал пылающий корабль прямо на утесы. Когда же наконец закружился яростный смерч и потоки воды хлынули с небес, все было уже кончено…

* * *

На другое утро лучезарное солнце осветило берег, усеянный обломками кораблекрушения. Земля дымилась от испарений; тут и там из зарослей выглядывали морды кенгуру, готовых скрыться при первой же опасности. Встревоженные обезьяны, повиснув на ветвях пальм и эвкалиптов, кривлялись и гримасничали, как будто упрекая бурю за все содеянные ею беды. На берегу беспорядочно громоздились выброшенные морем обломки кораблей: доски, мачты, куски обшивки. Но еще более плачевное зрелище являли трупы, видневшиеся на побережье.

Все же несколько человек спаслось, и среди них — Санблер. Он выглядел еще ужаснее, чем всегда: удары о скалы еще больше изуродовали его лицо. Удивленный спасением от верной гибели, он вовсе не радовался, что выжил. Уцелели также Керван Дарек и Клара Марсель. Они обрели жизнь и свободу, но какой ценой? За каждый миг счастья судьба заставляет расплачиваться годами нескончаемых страданий…

LXXVII. «Рецидивистки»

В тюрьме Сен-Лазар, как и в доме предварительного заключения, Клара Буссони и Анжела, арестованные уже не впервые, были занесены в список рецидивисток.

Анжела была возбуждена, словно в лихорадке; Клара, наоборот, подавлена и удручена. Разница в их характерах сказалась и в эти горькие минуты. Отныне Анжелу не покидала мысль о мести; Клару, напротив, навсегда оставило мужество. Первая ни разу не заплакала; вторая обливалась слезами. Обе страдали, но каждая по-своему.

В результате этого нравственного перерождения одна превратилась в мстительницу, другая впала в умственную спячку. Внешне они не изменились. Молча они взирали на окружающее, ничего не замечая. Их мысли были сосредоточены на одном, но, как это всегда бывает, они не догадывались о подлинных размерах несчастья, постигшего их семью. Мысль о том, что Бродар мог быть осужден на смерть, даже не приходила им в голову, так же, как и мысль о возможной смерти Огюста.

Они проводили время в бездействии, вставали и ложились в положенные часы, ели нехотя и равнодушно смотрели на женщин, осужденных за бродяжничество, которых тюрьма Сен-Лазар каждое утро выбрасывает на мостовую, с тем чтобы на другой же день вновь принять в свое лоно. Куда же им деваться? Ведь они — без приюта, без работы, без хлеба! Они спят под открытым небом, умирают рядом с дохлыми собаками, одеты в лохмотья, испачканные грязью, в которой они ночуют. У одной нет юбки, у другой — рубашки, а так как невозможно тут же, на улице, привести себя в порядок, то насекомые кишат в рваной одежде, истлевающей на теле, ибо сменить ее не на что, и до того грязной, что сожители святого Лавра полчищами расползаются прочь в поисках более чистого жилища… Если несчастная женщина позволит себе вымыться у канавы, то прохожие вопят, что их стыдливость оскорблена… Но разве не оскорбляет все человечество, что множество людей живет в такой грязи?

Немало ужасных историй, которые могли бы пощекотать нервы пресыщенным богачам, передавались в Сен-Лазаре из уст в уста. Так, одна умирающая от голода была задержана за бродяжничество, вернее за то, что, проходя по бульвару, раза два присела на скамью. Она столько дней ничего не ела, что ее желудок превратился в пустой мешок. Несчастная шаталась как пьяная. Да, пьяная… от голода! Она умерла.

А матери! Они скитаются не в одиночку; а для двоих еще труднее найти пищу и кров. Если же мать попадает в тюрьму с ребенком старше трех лет, его отнимают: таков закон. Правда, в Сен-Лазаре есть отделение для кормящих. Там, как и повсюду, матери обожают своих младенцев. Но все равно, лишь только ребенку исполнится три года, его отдают в приют для подкидышей, в этот питомник будущих каторжников…

Кто виноват в этом? Какие зловещие силы натравливают людей друг на друга? В этой охоте одни — выслеживаемая дичь, другие — гончие; над гончими — псари, над псарями — хозяева… И так — испокон веков…

Однажды Анжела получила письмо, короткое и грустное. Несчастные девушки прочли его вместе:

«Моя дорогая Анжела! Моя дорогая Клара!

Прощайте! Наверно, и ваш конец не за горами. Обнимаю в последний раз вас и девочек.

Огюст».

Они были так потрясены, что даже не плакали. Но слова: «наверно, и ваш конец не за горами» — как-то успокоили их. Под тяжестью горя Клара теряла последние силы; Анжела жила мечтами о мести.

Как-то, несколько дней спустя, они молча сидели в своем отделении. Был обеденный перерыв; заключенные группами прохаживались взад и вперед, и до слуха подруг долетали обрывки разговоров.

Две девушки, хорошенькие, как шиповник в цвету, болтали об ужасном случае: в заведении произошел бунт, и мадам задушили.

— Все прошло без сучка и задоринки, — сказала одна.

— Кто же начал заваруху?

— Маргарита, знаешь, такая бледненькая. В заведение попала ее сестра Анна, которую мать продала, как и старшую дочь, в те же руки. Девчонка — ей было лет пятнадцать — думала, что поступила на работу, и вдруг ее уводят в отдельный кабинет… Она поняла, испугалась и закричала. Вопила она так пронзительно, так душераздирающе, что мы кинулись ей на выручку. Мадам обступили, навалились, и Маргарита своими худыми, как у ребенка, но жилистыми руками задушила ее, вцепившись ей в горло. Словно дьявол вселился в эту девушку! Она кричала: «Вот тебе за мою сестру! А вот за меня!» Мы застыли от ужаса. Только когда мадам перестала шевелиться, Маргарита разжала пальцы. Мы разбежались по своим комнатам.