Читать интересную книгу Нищета. Часть вторая - Луиза Мишель

— Ого! — остановился старик. — Стало быть, вы кое-что знаете об этом?

Побледнев, Огюст поднялся.

— Да, мы знаем все. Раз обстоятельства сложились так, то данное нами слово молчать нас больше не связывает. Слушайте же: Бродар — это наш отец, это Ивон Карадек… Теперь поняли?

И они рассказали пораженному старику все. Яркие лучи солнца заглядывали в окошко; пчелы, осыпанные золотистой пыльцой, жужжали в садике, возделанном руками Бродара. Птицы заливались во все горло. В земле, согретой весенним теплом, зарождалась новая жизнь.

— Что же ты хочешь делать, мой мальчик? — спросил старый рудокоп.

— Мы отправимся в Париж; я расскажу обо всем, что отец скрывает. Быть может, нам поверят.

Старик покачал головой.

— Нет, вам не поверят, но это — ваш долг. Поезжайте.

На другой же день старшие Карадеки уехали в Париж, будто бы к заболевшему отцу. Луизетту и Софи они оставили у родственницы Жана.

— Им будет со мною хорошо! — сказала добрая старушка, очень тосковавшая после смерти тетушки Грегуар.

LXXV. Честь народа

Когда Анжела, Клара и Огюст приехали в Париж, в суде начался допрос свидетелей, вызванных по просьбе Бродара; они должны были подтвердить, что его амнистировали под именем Лезорна.

Трусбан и Лаперсон удостоверили это. Но разве можно ждать правдивых показаний от людей, недавно осужденных за лжесвидетельство? Вероятно, они заранее затвердили все, что нужно было говорить на суде. Но это могло дорого им обойтись. От суда зависело — позволить им продолжать разыгрывать комедию или нет.

Показания Жана, служащего гостиницы, ничем не отличавшиеся от других, имели не больше ценности, так как он, очевидно, принадлежал к той же шайке.

Господина N., который вел когда-то следствие по делу Руссерана, хватил апоплексический удар. Начальство сделало ему выговор за пропажу документов. Хотя сора из избы выносить не стали, все же эта неприятность доконала чиновника. Все жалели, что он не присутствует на новом процессе Бродара. Вечно судят этих Бродаров… Ну и семейка!

Никто не мог или не хотел сказать, куда девалась торговка птичьим кормом, давшая Бродару пристанище. Аптекарь, оказавший ему помощь при обмороке, продал свой дом. Обмани-Глаз был мертв. Лишь одно могло навести судей на правильный след: письмо, найденное Керваном в комнате тетушки Грегуар и подписанное Ивоном Карадеком. Но Керван, понимавший, что Бродар не хочет говорить, где его семья, покамест умолчал о своей находке.

Огюсту стоило огромных усилий пробраться в переполненный зал. Его так толкали, что порвали на нем одежду; шляпу растоптали полицейские; несколько раз его ударили кулаком по лицу. Анжела и Клара ждали у входа; им было не под силу вступать, подобно Огюсту, в единоборство с блюстителями порядка.

Когда Огюст, весь в синяках, в порванном и грязном платье (его несколько раз сбили с ног) очутился в зале, председатель суда допрашивал Бродара:

— Вы утверждаете, что жили под чужим именем. Под каким же? При каких обстоятельствах вы его приняли? Как это вышло, что вы все это время не вызывали ни у кого подозрений?

Бродар встал.

— Я добровольно отдался в руки правосудия, но своих детей я в жертву не принесу. Из-за них я и согласился выйти на волю вместо Лезорна. Но честь народа потребовала, чтобы я пришел сюда. Да, я — Бродар, но преступлений никогда не совершал. Меня не было в Париже. Как только я приехал, меня арестовали. Делайте со мной, что хотите, но я невиновен.

Он больше не мог говорить. Оратором он не был, и хотя в водовороте событий его ум созрел, но выразить все, что происходило в глубине души, Бродар не умел: ему не хватало слов. Он сел на место, и на его глазах показались крупные слезы.

Наступило молчание. Вдруг Бродар снова поднялся.

— Если тут есть бывшие ссыльные, я обращаюсь к ним!

Ему ответило несколько голосов, но председатель суда велел восстановить порядок.

— Он говорит правду! — крикнул какой-то старик. — Я встречал его, когда он торговал вразнос под именем Лезорна.

Это был старик из Сент-Уэна. Служители вывели его.

Тут послышался другой голос. Керван Дарек заявил со свидетельской скамьи:

— Я скажу все! В подкладке моей рабочей куртки зашито письмо, найденное мною в комнате вдовы Грегуар. Из этого письма вы узнаете, чье имя носил Бродар и где он жил.

Заседание прервали и приказали доставить куртку Кервана из тюрьмы Мазас.

— Бродар заплакал: теперь его семья погибнет… Но он понимал, что Керван не мог смолчать.

Куртку доставили и тщательно осмотрели, но поиски оказались тщетными: письмо исчезло…

Публика заволновалась.

— Суд больше не потерпит таких скандальных выходов и не позволит делать из заседания комедию! — заявил прокурор. — Я требую, чтобы свидетелю Дареку, а также тем, кто с ним заодно, больше не разрешали выступать и морочить правосудие!

Негодование прокурора было непритворно: он действительно очень рассердился.

— Но меня вам придется выслушать! — раздался голос из публики. — Я — Огюст Бродар, сын обвиняемого!

К человеку с кровоподтеками на лице, в изорванном платье, который пытался приблизиться к месту для свидетелей, устремились полицейские. Окружив Огюста, они по приказанию председателя суда препроводили «пьянчугу» в участок.

Бродар не видел сына, но услышал его голос. Вне себя от горя, он снова поднялся и громко крикнул:

— Я невиновен! Заявляю это во всеуслышание!

Но публика молчала. Напрасные поиски письма произвели неблагоприятное впечатление.

В участке Огюсту стало дурно: у него хлынула горлом кровь. Решили, что его рвет вином, и поставили несчастного под холодный душ.

— Вишь, как назюзюкался! — обменивались замечаниями полицейские. — А еще говорят, будто рабочие бедствуют…

Когда Огюста вывели из здания суда, Анжела и Клара последовали за ним и теперь ожидали у подъезда.

— Что вам здесь нужно? — спросил один из полицейских.

— Мы ждем, когда отпустят задержанного.

— Долго же вам придется ждать! Это будет не скоро!

— Мы ничего плохого не делаем, стоя здесь.

— Идите домой, говорят вам!

Но им некуда было идти: с вокзала они поехали прямо в суд.

— Чтобы через пять минут вашей ноги здесь не было, не то я вас засажу!

— Зачем ждать? — сказал второй полицейский. — Их надо засадить сейчас же!

И он отметил в своей записной книжке, что его коллега чересчур снисходителен.

Женщин втолкнули в помещение участка, где они увидели Огюста, лежавшего без памяти. Их отчаяние рассердило комиссара. Обеих, несмотря на протесты (а может быть, именно за то, что они позволили себе протестовать) отправили в дом предварительного заключения, а оттуда — в тюрьму Сен-Лазар, где их имена уже не в первый раз занесли в список арестанток. Им пришлось рассказать, где они жили и что делали в последнее время. Они не утаили ничего, но было уже слишком поздно.

Судебное заседание затянулось; с делом торопились покончить сегодня же. Неподвижный Бродар, похожий на мертвеца, отсутствующим взглядом глядел на присяжных и на публику.

Закончился допрос последнего свидетеля, вызванного по ходатайству подсудимого; настала очередь свидетелей обвинения. Самыми важными из них были: старая ханжа, долговязый простофиля-аббат и остальные глупцы, пировавшие с Лезорном. Все они утверждали, что знали обвиняемого. Конечно, это он! Тот же нос, те же глаза… От них не ускользнула ни одна подробность: кто запомнил прядь волос, свисавшую на лоб, кто — шрам у глаза. После этих показаний сомневаться в личности преступника было невозможно. Дальше все разыгрывалось как по нотам. Надо же было наконец развязаться с этим делом!

Графиня Болье и ее подруга заявили со слезами, что Бродара они узнают, но характер его стал неузнаваем. Публика насторожилась, но эти дамы были, видимо, очень добрыми. Спрашивать, как они познакомились с подсудимым, их не стали.

От защиты Бродар отказался.

— Либо я преступник, либо честный человек, — заявил он. — Адвокатам тут нечего делать. Пусть суд решает.

Ему все же дали защитника по назначению — молодого юриста, выступавшего впервые и думавшего не о существе дела, а о том, как бы обеспечить себе блестящий дебют. Этот юнец разразился потоком громких фраз. Вместо того чтобы доказать невиновность своего подзащитного, он стал просить судей проявить снисходительность…

— Я помилования не прошу, ибо ни в чем не виноват! — прервал его Бродар негодуя.

Присяжные удалились на совещание. Бродар был признан виновным по всем пунктам и приговорен к смертной казни. Он выслушал приговор, высоко подняв голову, и снова воскликнул, обращаясь к публике:

— Я не виновен!

LXXVI. На рейде

Прошел месяц. Пушечные выстрелы, звучавшие, словно похоронный звон, извещали, что два корабля терпят бедствие: они попали в ураган, который нес их на гранитные скалы, высящиеся над заливом Джексон-бэй. На горизонте вырисовывались голубые вершины гор, сливаясь с темной лазурью неба. На берегу был расположен Сидней, огромный город, построенный тяжелым трудом ссыльных. Могли ли эти люди, поставленные вне закона, рабы жесточайшей дисциплины, вообразить себе, даже во сне, нынешний роскошный Сидней, изобилующий богатствами, осененный эвкалиптами?