Читать интересную книгу Как ты ко мне добра… - Алла Калинина

— Нет. И людей этих скоро не останется, ты будешь последняя, ты слишком консервативна, Лизок.

— Консерватизм — это ругательство?

— Консерватизм — это консерватизм. Надо смотреть вперед.

— А мне кажется, надо смотреть шире — и вперед, и назад, и вокруг, надо жить. Делать то, что ты делаешь, как можно лучше, думать обо всем, а то, что придумал, говорить.

— Но тебе же плохо живется, Лиза!

— Да, мне неважно, сама не знаю отчего. Чего-то я, наверное, не умею понять. — Она обежала глазами комнату. И здесь тоже все было не так, не так, как у других, более современных людей, все было немножко непричесано и облезло. Да, она не умела бежать за временем. Не только не умела — не хотела.

* * *

Весной заболела Юлия Сергеевна. Лиза очень встревожилась. Мама никогда раньше не болела, и так странно было видеть ее печальную, побледневшую, с потухшими глазами. Что с ней — никому не было понятно, она чувствовала себя усталой, держалась совсем крошечная, но упорная температура. Женя возил ее в свой институт, и там всячески крутили ее под рентгеном, смотрели и легкие, и желудок и ничего не нашли.

— Просто я устала, — говорила довольная, успокоившаяся Юлия Сергеевна, — надо скорее выбираться на дачу, там мне сразу станет легче. Видишь, я совсем не могу без воздуха…

Но Жене вся эта история не нравилась, он морщился, отмалчивался или говорил неопределенно:

— Надо посмотреть, понаблюдать…

И Лизу тоже мучили страхи, снились какие-то странные сны, в которых мама медленно наклонялась и падала, падала ей на руки, а она подхватывала ее и носила на руках, и мама была невероятно, воздушно легкая, и удивительная сладость была в том, что вот она ее носит и прижимает к себе, что мама такая слабая, и Лиза задыхалась от жалости и любви. Но, проснувшись среди ночи, испытывала она такой ужас, что больше уже не могла заснуть, а все думала, думала и думала, гнала от себя страх и не могла прогнать. Что-то ведь все-таки происходило с мамой. Что? Правильно ли они сделали, что отпустили ее на дачу? И на другой день после работы мчалась она за город и видела мамино удивленное лицо.

— У меня все в порядке, Лиза, не беспокойся, пожалуйста, — говорила ей мама.

И она возвращалась назад посрамленная, но и успокоенная. И тревога постепенно отступала, только сны продолжали сниться самые разные, но кончающиеся всегда одинаково: откуда-нибудь появлялась маленькая растерянная мама и умирала, медленно падая ей на руки. А она, рыдая, торопилась ей что-то сказать и объяснить и не умела, и не успевала, потому что просыпалась взмокшая, в слезах и с колотящимся сердцем.

— Послушай-ка, да тебе самой надо лечиться, — сердито говорил ей Женя, — возьми себя, пожалуйста, в руки. Пока еще, слава богу, ничего не случилось.

И действительно, пока все было в порядке. В сентябре Юлия Сергеевна прислала Лизе открыточку, в которой просила оказать ей любезность и свозить ее на машине куда-то за саженцами. Лиза этой открытке очень обрадовалась: раз дошло до саженцев, значит, все-таки мама поправляется, а потом — так давно уже она ни за чем не обращалась к ней, и все показалось Лизе добрым знаком. В воскресенье она с утра поехала на дачу. День был чудесный, солнечный. Мама уже ждала ее, похудевшая, посеревшая, но бодрая, даже какая-то возбужденная.

— Ты знаешь, — сказала она, — я прочитала объявление в газете, там какие-то люди продают удивительные вещи — амурский виноград, лимонник, пробковое дерево, бог знает что. И мне так загорелось все это посадить у себя! Я уже и места подготовила. А это по другой дороге. Вот пришлось тебя побеспокоить…

Такое удивительное чувство испытывала Лиза, неожиданно оказавшись вдвоем с мамой в замкнутом пространстве машины. Как давно этого с ней не случалось! Когда это было в последний раз? Она напрягала память, пытаясь вспомнить, и не могла. А между тем какой-то другой частью своего «я» все узнавала и помнила. Вот она сидела рядом с ней, и боковым зрением видела Лиза дряблую, такую знакомую щеку, и ухо, и легкие сухие волосы, и запах ее кожи ощущала, такой обжигающе памятный. И сразу в машине образовался другой мирок, и по-другому она к ней обращалась, и видела и чувствовала ее совсем иначе! Мама! Какая сладость еще сохранилась, оказывается, в этом позабытом их единении. Или это опять она одна, без всякого содействия мамы, разводила свои фантазии? Ну и пусть, пусть она и не чувствовала ничего такого, зато на самом деле, а не в мечтах и не во сне была рядом, напряженная, озабоченная своими планами. В руках она держала бумажку с адресом и подробными разъяснениями, как добраться до поселка, и то и дело заглядывала в нее.

— Как ты себя чувствуешь, мама?

— По-моему, нормально.

— А температура? Температура не повышается?

— А! Я ее давно перестала мерить. Какой от этого толк?

— Ну как же так, мама? Это неосторожно. Все-таки врачи велели наблюдать.

— Врачи! А что врачи? Ну буду я мерить температуру — что от этого изменится? Это же не лечение, только нервотрепка лишняя… Вета, а мы правильно едем? Это еще не тот поворот?

Сентябрь был сияющий, ясный, из тех, когда каждое дерево стоит среди осенних просторов полыхающее, как костер, и светит само по себе. Они проезжали еловый лес, и все вокруг словно меркло, но дорога поворачивала, и снова повсюду, среди черных полей и стеной у горизонта и в поселочках, мелькающих по обе стороны дороги, все загоралось разными оттенками желтого, лимонного, рыжего, а обыкновенная зелень да еще малиновые брызги осин и черемух казались в этом золотом буйстве редкими драгоценностями.

Наконец добрались они до места.

— Вам к Волченковым? Так вон их забор, видите, заросший. К ним много ездят…

Они поставили машину на травку и толкнули покосившуюся калитку.

И правда, удивительные тут были вещи. Между огромных желтых листьев, плотно облепивших забор, свисали кисти мелкого черного винограда, дом оплетала лиана, разноцветная, розовато-желто-зеленая, на жилистых ветках которой тут и там прятались продолговатые неизвестные плоды, и облепихи стояли, густо, словно коростой, покрытые оранжевыми ягодами, и еще, еще что-то, каждый кустик, если к нему приглядеться, оказывался необыкновенным.

К ним вышла грузная старуха, с трудом передвигающаяся на больных ногах.

— Ну, проходите, проходите в дом, — сказала она. — Там и поговорим.

Домишко был тоже маленький и ветхий, забитый всяким хламом, который всегда скапливается в старых жилищах, но в комнате было чисто, тепло. Маленький старичок в черной застиранной косоворотке торопливо поднялся им навстречу.

— Вот это и есть хозяин, Волченков Филимон Петрович. А я помогаю. Вы садитесь, пожалуйста, лучше вот сюда, на диван. Я ваше имя-отчество не спрашиваю, у меня памяти никакой, да и бог с ним, что — один раз увидимся и разойдемся. Только вы не загубите саженцы-то. С ними надо хорошенько разобраться и труд большой вкладывать, а я продаю недешево.

— Меня эта сторона не беспокоит, — величественно сказала Юлия Сергеевна.

— Это вам повезло. Да вы не думайте, что мы тоже какие-нибудь дельцы. Филимон Петрович вот лесником здесь работал, в лесничестве, и увлекся сибирской флорой, все картошку сажают, а он — нет, взялся и взялся за свое. Вот и получилось, интересно стало, и столько желающих объявилось на это дело, удивительно даже. Из разных учреждений приезжают, просят. Про нас и «Наука и жизнь» писала, и газеты некоторые, вот посмотрите…

Филимон Петрович уже держал наготове потрепанную стопочку, молчаливо, без улыбки протягивал ее жене. Он был совсем старенький. Лиза рассеянно листала журнал и увидела там фотографию Волченковых, не то чтобы молодых, но еще совсем бодрых, в саду, среди каких-то кустов и деревьев, а Юлия Сергеевна, достав очки, внимательно читала.

— Это же очень интересно, — сказала она потеплевшим голосом, — здесь все написано, как за чем ухаживать. Как же это я раньше не видала, мы ведь получаем этот журнал.

Потом старики копали, заворачивали саженцы в газеты, укладывали и рассказывали, рассказывали, рассказывали про каждое растение и каждую ягоду, бегали в дом, приносили банки с вареньями и компотами — попробовать и объясняли, что от чего помогает и какие где витамины, и когда уже уложили все в машину, получился словно огромный куст прутьев, веток и дрожащих осенних листочков.

Юлия Сергеевна возбужденно оглядывала свои сокровища, записывала что-то на бумажку и снова смотрела, она была совершенно счастлива, даже порозовела.

— Вот, доченька, спасибо тебе, ты мне такое удовольствие доставила. И люди какие любезные, правда?

Осенние дни короткие. Пока Лиза отвезла маму, выгрузилась, попила с ней чаю, пока добралась до города, было уже темно. Целый день она просидела за рулем, даже устала с непривычки. Но на душе было так весело, так радостно!