- Ну, пожалуйста.
- Нет, это невозможно, здесь невозможно.
- Хорошо. Не здесь. Можем мы поужинать где-нибудь еще?
- Нет. У меня есть друг.
Я думаю: друг. Все еще друг. Я читал о нем. Он гонщик. Они вместе уже шесть лет. Пытаюсь придумать что-нибудь умное, что я мог бы сказать ей, чтобы убедить ее дать нам возможность побыть вместе. Но молчание тянется уже слишком долго, момент упущен, и я могу пробормотать лишь:
- Шесть лет - долгий срок.
- Да. Да, очень.
- Если ты не двигаешься вперед - ты откатываешься назад. Этому меня научила жизнь.
Она молчит. Но даже по ее молчанию я понимаю, что задел чувствительную струну.
- Быть может, это не совсем то, что тебе нужно? - продолжаю я. - То есть я бы не хотел лезть со своими умозаключениями, но все-таки…
Я почти не дышу. Она не пытается спорить.
- Я ни в коей мере не хочу быть неуважительным по отношению к тебе и не хочу допускать никаких вольностей, но, быть может, все-таки согласишься хотя бы подумать о том, что - возможно, только возможно - тебе стоило бы познакомиться со мной ближе?
- Нет.
- Быть может, хотя бы чашку кофе?..
- Я не могу появляться с тобой на публике. Это будет неправильно.
- Тогда, быть может, я могу писать тебе письма?
Она смеется.
- Можно, я пришлю тебе подарок? Могу я хотя бы дать тебе возможность узнать меня лучше, прежде чем ты решишь: воспользуешься ли ты этой возможностью?
- Нет.
- И даже письма?..
- Мою почту читают.
- Понимаю.
Стучу себя кулаком по лбу. «Думай, Андре, думай».
- Хорошо, - наконец говорю я. - А как тебе такая идея: следующий твой турнир в Сан-Франциско, а у нас с Брэдом как раз там тренировки. Ты ведь говорила, что любишь Сан-Франциско. Быть может, мы сможем встретиться там?
- Это возможно.
- Возможно?
Я жду, пока она скажет что-нибудь более конкретное. Но она молчит.
- Тогда я позвоню тебе? Или ты сама позвонишь?
- Позвони мне после этого турнира.
Она дает мне номер мобильного. Я записываю его на бумажной салфетке, целую ее и укладываю в свою спортивную сумку.
Дойдя до полуфинала, играю с Рафтером. Побеждаю его в трех сетах. Мне нет нужды интересоваться, с кем я встречаюсь в финале. Это Пит. Как обычно. Я, пошатываясь, возвращаюсь домой, принимаю бодрящий душ, ем и ложусь спать. Но тут звонит телефон. Я уверен, что это Штефани: хочет пожелать мне удачи в матче с Питом, подтвердить нашу встречу в Сан-Франциско.
Но это Брук. Она в Лондоне, хочет зайти в гости.
Едва я успел повесить трубку, как Перри уже возник у меня за спиной:
- Андре, скажи, что ты отказался. Скажи, что ты не позволишь этой женщине явиться сюда.
- Она придет. Утром.
- Перед тем как тебе играть в финале Уимблдона?
- Все будет хорошо.
ОНА ПРИЕЗЖАЕТ В ДЕСЯТЬ в огромной британской шляпе, украшенной пластиковым букетом, с широкими свисающими полями. Я устраиваю ей экскурсию по дому, мы сравниваем его с жилищами, которые нам доводилось снимать в прежние времена. Интересуюсь, не хочет ли она выпить.
- У тебя есть чай?
- Конечно.
Я слышу, как Брэд кашляет в соседней комнате. Я знаю, что означает этот кашель. Сегодня вечером - финальная игра. Спортсмен ни в коем случае не должен менять свой график в утро перед финалом. Во время турнира я каждое утро пил кофе. Значит, я должен выпить кофе и сейчас.
Но я хочу быть хорошим хозяином. Завариваю чай в чайнике, и мы пьем его за столом возле кухонного окна. Болтаем о пустяках. Я интересуюсь, хочет ли она что-нибудь сообщить мне. Она говорит, что скучает. Она пришла, чтобы сообщить мне об этом.
На углу стола Брук обнаруживает стопку журналов - несколько экземпляров последнего номера Sports Illustrated с моим портретом на обложке. «Неожиданный Андре» - гласит заголовок (совершенно неожиданно я, кажется, начинаю ненавидеть это слово - «неожиданный»). Это прислали организаторы турнира, объясняю я ей: они хотят, чтобы я подписал несколько экземпляров для болельщиков и персонала турнира.
Брук, взяв журнал, разглядывает мое фото. Я наблюдаю за ней и вспоминаю тот день, тринадцать лет назад, когда мы с Перри сидели у него в спальне, оклеенной сотнями обложек Sports Illustrated, и мечтали о Брук. А теперь - вот она, здесь, и на обложке Sports Illustrated - мой портрет, Перри - бывший продюсер ее телешоу, и мы едва в состоянии сказать друг другу несколько слов.
- Неожиданный Андре, - зачитывает она заголовок вслух.
Она смотрит на меня со значением:
- Ох, Андре!
- Что?
- О, Андре, мне так жаль!
- Почему?
- Сегодня - твой звездный час, а они продолжают писать обо мне.
ШТЕФАНИ ТОЖЕ ВЫХОДИТ В ФИНАЛ, где проигрывает Линдси Дэвенпорт. Кроме того, она с Макинроем участвует в соревнованиях в парном разряде. Они доходят до полуфинала, но Штефани снимается из-за травмы подколенного сухожилия. Когда я в раздевалке готовлюсь к матчу с Питом, Макинрой как раз рассказывает игрокам, что Штефани бросила его в заведомо проигрышной ситуации.
- Ну и сука! - возмущается он. - Сама захотела играть со мной в парном разряде, и вот мы в полуфинале, а она соскакивает, представьте себе!
Брэд кладет руку мне на плечо. Спокойно, чемпион.
Игру с Питом я начинаю агрессивно. Мысли разбегаются: как Мак мог сказать такое о Штефани? Что это за дурацкая шляпа была на Брук? Но каким-то невероятным образом я при этом демонстрирую решительную игру. Счет в первом сете - 3-3. Пит подает при 0-40. Тройной брейк- пойнт. Я вижу, как Брэд смеется, бьет Перри по плечу, кричит: «Давай! Пошел!» Я начинаю думать о Борге - последнем, кто мог бы выиграть подряд Чемпионат Франции и Уимблдон, а у меня такая победа уже почти в кармане. Я представляю, как Борг вновь звонит мне с поздравлениями: «Андре? Это я, Бьорн. Очень тебе завидую».
Пит возвращает меня с небес на землю. Две подачи, которые невозможно взять. И вновь подача навылет. Гейм, Сампрас.
Я смотрю на Пита в изумлении. Никто в мире никогда еще так не подавал. Ни один теннисист за всю историю не смог бы взять эти подачи.
Он обыгрывает меня в трех сетах, заканчивая матч двумя подачами навылет - словно венчая плавное концертное выступление двумя громкими, резкими аккордами. Этот матч прервал серию из четырнадцати победных игр в турнирах Большого шлема - такая череда выигрышей у меня случалась крайне редко. Однако в историю он войдет как шестая победа Пита на Уимблдоне, подарившая ему двенадцатый в карьере Большой шлем: это рекорд, который, разумеется, будет записан на скрижалях истории. Позже Пит рассказал мне: он никогда не видел, чтобы я бил по мячу так сильно и чисто, как в первых шести геймах. Именно это заставило его усилить игру и увеличить скорость подачи еще на тридцать два километра в час.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});