потом упали на татами.
Мамору и Хироши тоже двигали капли воды, когда у них стали прорезаться зубы, Нагаса — когда начал ходить. В отличие от них, Изумо не становился холоднее, пока становился сильнее. Он не обжигал как маленький таджака, но его скромное человеческое тепло было как у нескольких детей-адинов, каких держала Мисаки.
Не только температура тела Изумо была приятной. Мисаки полюбила ощущение его ньямы, не твердой, а мягкой, не бьющей по ее холоду, а окружающей ее, пока они не таяли вместе, становясь жидкими. Он приносил давно забытое чувство изменений, плавности и свободы.
Мисаки дала ощущению четвёртого сына у груди успокоить ее гнев.
Она планировала остаток дня помогать Такеру и Сецуко разбирать обломки дома, но когда представила, что увидит Такеру снова, она не смогла этого сделать. Она укутала Изумо, повесила его у груди и выскользнула из дома, чтобы навестить Хиори.
Визиты в домик Хиори не были приятными, но ее подруга нуждалась в общении. И в этот миг Мисаки была готова пойти в Ад, только бы Такеру там не было.
Хиори встретила ее вежливо, как всегда, пригласила Мисаки в тесное холодное место, извинилась, что у нее не было еды — будто у кого-то из них была еда.
— Прости за холод, — сказала она. — Мальчики еще помогают мне с изоляцией.
— Я живу с Мацудами, — сказала Мисаки. — Я привыкла к холоду.
— Я переживаю, — призналась Хиори, когда они сели на татами.
— Почему?
— Этот ребёнок… не ощущается как Рёта во мне.
— Все мои мальчики ощущались по-разному, — сказала Мисаки. — Хироши был куда холоднее других…
— Он не ощущается как джиджака.
Мисаки замерла.
— Еще не так много времени прошло, чтобы понять, что ты беременна, Хиори-чан. Уверена, еще рано говорить такое.
— Возможно… — ладонь Хиори лежала на ее талии, ее большой палец нервно гладил оби.
Со всем жутким хаосом в жизни Мисаки она все еще ужасалась тому, что терпела Хиори. Если ребёнок был от ее мужа, жизнь будет сложной. Без поддержки семьи ей придется растить ребенка — неприятная перспектива для девушки, которую растили быть домохозяйкой. И работы в Такаюби для нее толком не было.
Если то был не ребенок Дая, все будет куда хуже. Мисаки в бессонные ночи долго думала, как помочь Хиори в худшем случае. Как она могла облегчить жизнь подруги? Ее осторожность мало помогла. Все узнают, что случилось. Хиори будет жить всю жизнь со стыдом, хоть не была виновата. И ребенок… Мисаки боялась, представив, как люди отреагируют на ребенка, но не показала свою реакцию. Хиори нужна была помощь со стрессом.
— Уверена, все будет хорошо, — Мисаки старалась утешить, хоть и не искренне. Она ощущала только гнев. Давящий и кипящий гнев. Он рос в ее груди, вызывая боль, от которой она кривилась.
— Ты в порядке, Мисаки? — Хиори придвинулась ближе и прижала ладонь к спине Мисаки.
— Да, — сказала Мисаки, держась за грудь.
— Легкие все еще беспокоят тебя, — сказала Хиори. — Я знаю, денег сейчас мало, но, может, мы могли бы сложить сбережения и отправить тебя в город на рентген. Нам можно хотя бы вызвать эксперта сюда…
— Нами, Хиори, ты переживаешь за меня?
— Конечно, — сказала Хиори.
— Ты такая хорошая, Хиори… — она не могла найти утешения в прикосновении Хиори. Она видела ранганийца на подруге, подавляющего ее, и она ощущала ненависть. — Ты такая хорошая. Ни один мужчина не должен это потушить. Ни один.
— Мисаки, я не понимаю…
— Слушай, Хиори-чан, — Мисаки сжала руку Хиори. — Может, это ребенок твоего мужа. Может, нет. Это не важно.
— Как ты можешь так говорить?
— Потому что ребенок не принадлежит отцу! — вспылила Мисаки, гнев в голосе удивил ее. — Кто говорит, что дети принадлежат их отцам? Мы вынашиваем их, питаем внутри нас, приводим в мир, воспитываем их. А потом эти мужчины думают, что могут просто забирать и убивать их!
— Мисаки…
— Какое право у гадкого ранганийца на ребенка от тебя? Какое у них право? Рёта был сыном Дая, но и твоим. Мамору был сыном Такеру, но и был моим. Он был моим!
Боль заставила Мисаки опустить взгляд, и она поняла, что ударила по татами, ломая бамбуковые полоски, оставляя трещину в полу. Изумо заплакал у ее груди.
— Прости, — Мисаки прижала ладонь к глазам. — Прости, Хиори-чан. Я не помогаю. Я… должна идти, — она поклонилась. — Я заменю татами и доски. Передай Чоль-хи и Ацуши, что я извиняюсь.
— Мисаки… — Хиори смотрела на подругу со смесью тревоги и страха, но никакие эмоции не могли убрать глубокую печаль из ее глаз. Мисаки не могла дольше смотреть на нее.
— Мне так жаль, — она поклонилась еще раз и убежала из хижины.
Покинув Хиори, Мисаки бродила. Делая вид, что проверяла соседей, она ходила по деревне. Она навестила Катакури Маюми и ее отца-калеку, Хисато, который закончил делать крышу их хижины, женщин Мизумаки, почти закончивших свой дом, и волонтеров Гинкава, которые начали работать над хижиной для детей, оставшихся сиротами после атаки.
Мужчины Амено собрались у оснований приюта, поприветствовали ее и поклонились, но она решила не беспокоить их, заметив, что они нервничали, пытаясь разделить припасы. Судя по тому, как им было тяжело, им нужна была помощь Такеру с цифрами, но он едва участвовал в восстановлении, вернувшись с вершины горы. Он исправил бы цифры, но не участвовал в планах, оставив все Котецу Каташи, который все еще приходил в себя после потери ноги, и Квану Тэ-мину, который все еще испытывал трудности в общении с жителями Кусанаги.
Не желая думать о Такеру, Мисаки вклинилась в разговор Котецу с Кваном о планах построить хижины прочнее в грядущие месяцы, хотя она ничего не понимала в планировке деревни и строительстве. Когда солнце село, и огни стали угасать, Мисаки уже всех посетила, оставалось только пойти в дом, в спальню. К Такеру.
Дом было темно, когда она прокралась. Изумо давно уснул, привязанный у ее груди, и он не шумел, когда она опустила его в «колыбель». В темноте Мисаки нашла четыре спящих пульса — Хироши, Нагаса, малышка Аюми и Сецуко. Женщина спала в одной комнате с детьми с тех пор, как дом опустел. Она уже не могла спать с мужем, и Мисаки полагала, что ей было спокойнее спать с семьей, как было у нее самой в детстве.
Сецуко пошевелилась, Мисаки выпрямилась у колыбели.
— Эй, милашка, — буркнула она, что было забавно слышать во тьме. — Ты поздно, — она звучала утомлённо, но в радостном плане, от дня труда.
— Знаю, — шепнула