После пребывания в Монтебелло ревматизм и нервные боли отступили, но в Бьеркебек она возвращалась неохотно. Она чувствовала, как и зачастую раньше, когда лето было в разгаре, что ей следует уехать, чтобы передохнуть от работы. В августе приехали и Сварстад, и Гунхильд, и остальные дети. Она испытала некоторое облегчение после того, как ей удалось пристроить Ханса в школу-интернат Хартманна в Аскере. Ее частые отлучки привели, однако, к тому, что в прессе начали циркулировать упорные слухи о ее отъезде из Лиллехаммера. В этом же месяце газета «Тиденс тейн» опубликовала большую статью «Переедет ли С. У. в Осло?» с подзаголовком «Ходят слухи, что она намерена покинуть Лиллехаммер»[585].
В статье, кроме прочего, утверждалось, что в Лиллехаммере она жила очень замкнуто и общалась в основном со своей близкой подругой Хеленой Фрёйсланн. Автор статьи высказывал предположение, что после возвращения домой из Дании Сигрид Унсет начнет паковать вещи. Многие газеты опубликовали статьи типа «Жизнь и труды в Бьеркебеке накануне отъезда в Осло». Одна из таких статей дошла до нее из бюро газетных вырезок и подлила масла в огонь — она вообще перестала доверять журналистам. Хотя по-настоящему ее волновали газетные статьи совершенно иного характера — тревожные сообщения из Германии.
В самый разгар лета приехала погостить Нини Ролл Анкер, воодушевленная приятным общением в Хельсинки. Сигрид Унсет ей очень обрадовалась. На этот раз подруга отметила, что Унсет еще глубже, чем раньше, погружена в мир книг, она буквально жила книгами: «Вообще-то, с тех пор как мы были детьми, она совсем не изменилась; ее мир — это книги»[586]. Но в отношениях с детьми что-то изменилось, считала Нини Ролл Анкер: складывалось такое впечатление, что Унсет дистанцировалась, отдалилась от реальности. Она избегала говорить со своими детьми о практических вещах. Она даже попросила подругу выведать у Андерса, куда и когда он собирается уехать. А увидев изумленное лицо Нини, объяснила, что не может говорить со своими мальчиками на подобные темы.
Между тем сообщения в норвежских и зарубежных газетах становились все тревожнее, Сигрид Унсет также получала вести из первых рук — от своих еврейских друзей о том, что происходит в Германии. После конференции в Лиллехаммере, посвященной преследованиям евреев в Германии, она пригласила двоих участников к себе домой, в Бьеркебек. Это были беженец из Германии и дочь писательницы Софии Ауберт Линдбек, которую она часто встречала в Союзе писателей.
Они подарили ей свою книгу с дарственной надписью. Под ней по-детски размашистая подпись Лисе Линдбек и убористая — Макса Ходанна. «Евреи возвращаются домой» — эту книгу они написали по следам поездки в Палестину в этом году. Они были довольно скандальной парой, поскольку состояли в гражданском браке и позволяли себе резкие выступления. Много раз во время выступлений они становились объектом нападок «Норвежского фронта»{79}, а на них самих повесили ярлык «еврейских большевиков». Лисе Линдбек, журналистка и писательница, придерживалась откровенно левых взглядов и стиля жизни, неприемлемого для Унсет: она колесила по бурлящей Европе с маленькой дочерью. А доктор Макс Ходанн, которого сам Гитлер заклеймил евреем и врагом, сексолог, бывший главный врач Берлина, был хорошо известен в Норвегии, потому что ратовал за сексуальное образование и искусственный контроль над рождаемостью. А именно это Сигрид Унсет ненавидела больше всего.
Тогда почему же Сигрид Унсет пригласила эту неортодоксальную пару к себе домой? А потому, что она считала: Германии следует дать отпор. Для нее это теперь была задача номер один. И пусть ее взгляды несовместимы с идеями Макса Ходанна, наставника Карла Эванга, но он стал одной из самых первых жертв Гитлера — и для нее это оказалось решающим фактором. Доктора Ходанна сняли с должности и отправили в концентрационный лагерь за то, что в нем текла четвертушка еврейской крови. Затем, став беженцем, он встретил журналистку Лисе Линдбек, в то время находившуюся в Женеве. Вместе они отправились в Палестину, чтобы на месте разобраться, есть ли там какие-нибудь перспективы для евреев. И вот они написали книгу «Евреи возвращаются домой». Экспансионистские устремления Германии угрожали судьбе не только немецких евреев, но и евреев в других странах. Линдбек и Ходанн в своих репортажах упоминали о конфликтах с арабским населением и описывали грандиозный проект по переселению, вызванный беспрецедентным общеевропейским кризисом. Из самых разных уголков земли евреи устремились в Палестину.
Сигрид Унсет сильно тревожили идеи расовой гигиены, которые приобретали экстремистскую форму. Она внимала двум красноречивым гостям, особенно юной темноволосой женщине, которая так же легко переходила на датский, как и сама Унсет. У Лисе Линдбек отец был датчанин, а ее мать Софию Ауберт Унсет часто встречала в гостях у Нини Ролл Анкер. Лисе рассказывала о том, как горел Рейхстаг, она видела пожар своими глазами и напоследок поделилась своими впечатлениями о преследованиях. О мужчинах в униформе СС, которые третировали юных девиц, осмелившихся вступить в близкие отношения с евреями, о том, какие таблички им приходилось на себя надевать: «Я — бесстыжая женщина, отдалась еврею». А возлюбленных этих несчастных женщин бросали в концентрационные лагеря с плакатом: «Я — еврейская свинья, посягнул на арийскую женщину»[587].
— Скоро немцы оккупируют наши столицы, но ни норвежцы, ни датчане никак не реагируют, не говоря уже о шведах, — заявила Лисе Линдбек, энергично тряхнув густой копной темных волос.
Молодая пара собиралась отправиться на новый фронт — в Испанию, на борьбу с фашизмом.
Датская речь Лисе Линдбек отозвалась в сердце Сигрид Унсет страхом и трепетом: а что если немцы действительно уже на подходе, — конечно, вообще-то в это трудно поверить, но нынче все может случиться, даже самое неправдоподобное. А ведь основная ее читательская аудитория находится именно в Германии. И что ей нужно предпринять, чтобы заставить своих читателей пробудиться и прозреть? Между прочим, по мнению норвежской прессы, репутация Сигрид Унсет в Германии пошатнулась и произошло это потому, что ее книги отныне считали чересчур католическими. Это не могло не раздражать ее, и ей хотелось напрямую обратиться к своей немецкой публике. Но в не меньшей степени ее раздражал норвежец по имени Кнут Гамсун и позиция, которую он занял в отношении Германии. Речь шла о деле Осецкого.
Немецкий писатель и пацифист Карл фон Осецкий был впервые арестован уже по окончании Первой мировой войны за критику прусской военщины, а в день, когда горел Рейхстаг, его снова арестовали и бросили в концлагерь. Сейчас его кандидатура была выдвинута на Нобелевскую премию мира. В октябре 1935 года Кнут Гамсун в газетах «Афтенпостен» и «Тиденс тейн» в пух и прах раскритиковал Осецкого за то, что тот хотел отдать Германию на милость Франции и Англии. Человек, жаждущий краха собственной страны, недостоин Нобелевской премии мира, считал Гамсун. Нурдаль Григ отозвался всего лишь одной фразой, пристыдив Гамсуна: «Видимо, мы никогда не сможем этого забыть — прославленная мировая знаменитость задает вопрос, на который узник в тюремной робе не сможет ответить».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});