Читать интересную книгу Сотворение мира - Гор Видал

Конфуций размышлял о бедности государства:

— Только вчера Ай-гун спросил меня, что ему делать. Я поинтересовался, собрало ли государство всю годовую десятину, и он ответил: «Да, но война обошлась так дорого, что уже ничего не осталось».

— Налоги придется увеличить, — сказал я, вспомнив мрачную фигуру диктатора за расчетами в Долгой Сокровищнице.

— Но это будет крайне неразумно, — ответил Конфуций, — и к тому же нечестно. В добрые времена правитель охотно делит избыток со многими, а в тяжелые он должен так же охотно смириться с необходимостью тратить меньше, чем ему хотелось бы.

Я доложил это соображение диктатору, думая, что оно может послужить свидетельством стремления Конфуция ослабить государство в случае нападения со стороны Ци. Кан-нань решил, что такое возможно, но маловероятно.

— Он всегда имел такое мнение. Он считает, что народ обязан отдавать государству определенную часть своего дохода, не более, и злится, когда правительство изменяет то, что он считает священным договором.

Конфуций рассказал мне о мудреце, которого знал в юности. Очевидно, этот государственный муж — он был главным министром одного из самых захудалых государств — собрал и свел воедино все законы Срединного Царства, высек их в бронзе, наподобие того, что сделал Дарий, даруя нам свой кодекс. Тот мудрец по имени Цзы-Чань, к ужасу консерваторов, также провел ряд экономических реформ. Эти реформы оказались столь эффективны, что сегодня это самый знаменитый человек у китайцев, им все восхищаются. Разумеется, Конфуций щедро расточал похвалы своему учителю.

— Цзы-Чань обладал четырьмя добродетелями истинно благородного мужа.

Клюнула рыба. Конфуций плавно повел удилище по течению, затем, чуть порезче, против.

— На крючке! — сообщил он весело.

— Что за четыре добродетели? — я не дал ему отвлечься.

К востоку от Инда все пронумеровано. Осторожно подтягивая леску, Конфуций перечислил эти драгоценные добродетели:

— Истинный благородный муж вежлив в личной жизни. Он корректен в отношениях с монархом. Он отдает простому народу не только причитающееся, но больше. И наконец, он совершенно честен с теми, кто служит ему и государству.

— Цзы-Чань говорит, как божественный мудрец, — учтиво заметил я.

В действительности мудрец смахивал на одного из тех мастеров банальностей, которых так любят пространно цитировать тупицы.

Конфуций дал рыбе устать, водя ее у берега.

— Сомневаюсь, увидим ли мы в наши дни божественного мудреца. Но мы всегда можем надеяться встретить истинно благородного мужа.

— Считается, что вы и есть такой благородный муж, Учитель. Если не более.

Я говорил с ним, как с монархом. Но Конфуций, в отличие от большинства выдающихся людей, казалось, не имел той самоуверенности.

— Кем меня считают и кто я есть — это вещи разные. Как рыба, которая в воде, и та, что на тарелке. Я учитель, потому что мне не позволяют заниматься государственными делами. Я вроде горькой тыквы, которую вешают на стену для красоты.

Он произнес это без видимой горечи. Затем вытащил рыбу — крупного окуня, — быстрым движением снял с крючка, снова насадил наживку и забросил удочку — все это заняло времени не больше, чем обычному человеку нужно для ответа на знакомый вопрос.

Когда я отпустил комплимент его мастерству удильщика, Конфуций, рассмеявшись, сказал:

— Я не занимаю высокой должности — вот почему я так много всего умею.

— Говорят, правитель Ци предлагал вам такую должность.

— Старый правитель. И много лет назад. Потом я говорил с его сыном. Цзянь-гун — серьезный человек. Но я не пользуюсь влиянием в Ци.

— Ясно, Учитель.

Я приступил к выполнению поручения диктатора. И между делом удил рыбу.

— Что ясно, уважаемый гость?

Конфуций был одним из тех редких людей, которые задают вопрос, чтобы узнать что-то еще неизвестное. Как правило, мудрецы сего мира используют тщательно продуманные вопросы в качестве наживки, чтобы получить ответ, лишний раз подтверждающий их непреложное мнение. Это совсем нетрудно, в чем ты убедишься, Демокрит, когда я заставлю Сократа отвечать на мои вопросы. Из темноты, в которой я пребываю, я слышу твою улыбку. Что ж, когда-нибудь ты убедишься в моей правоте. Мудрость начинается не в Аттике — хотя, возможно, здесь и кончается.

— Из-за недавней войны, которой вы воспротивились.

— Когда она началась, меня не было в Ци. — Конфуций взглянул на мою натянувшуюся леску и посоветовал: — По течению, тихонечко.

Я двинул удилищем, но слишком резко, и рыба сорвалась.

— Плохо, — сказал старик. — Требуется легчайшее прикосновение. Впрочем, я-то здесь рыбачу всю жизнь и знаю течение. Удивительно, что кто-то мог подумать, будто я одобрю войну.

Конфуций прекрасно понял, какую рыбу я ловлю. В таких делах его никто не мог одурачить, я даже и не пытался, но гнул свою линию:

— Многие думают, будто вы хотели, чтобы комендант замка Би восстановил власть гуна.

Конфуций кивнул и забросил удочку.

— Совершенно верно, я говорил с комендантом. Верно, он предлагал мне должность. И верно, что я отказался. Он авантюрист и несерьезный человек. — Старик быстро взглянул на меня. Глаза его были светлее, чем у большинства китайцев. — И так же верно, что не будет должного равновесия между землей и небом, пока мы не восстановим прежние церемонии, музыку, обычаи и династию. Мы живем в злые времена, потому что сами не добры. Так и скажите Кан-наню.

Его не беспокоило, что мне поручили шпионить за ним. Конфуций воспользовался мной для связи с главным министром.

— А что такое доброта, Учитель?

— Всякий подчиняющийся ритуалам праведен, то есть добр. — Вокруг собралось облачко мошек. — Не шевелитесь! — сказал Конфуций. — Они пролетят.

Мы сидели не шевелясь, но они не пролетали. Я потихоньку вдыхал мошек, но Учитель оказался целиком в их власти.

— Благородный муж или правитель, — Конфуций снова показал в улыбке передние зубы, — вы знаете, они могут совпасть в одном лице, — не должен делать ничего, противоречащего ритуалу. Он ко всем должен обращаться с одинаковой учтивостью. Он не должен делать другим ничего такого, чему не хотел бы подвергнуться сам.

— Но ведь когда правитель приговаривает к смерти за совершенное преступление, он делает то, чему не хотел бы подвергнуться сам.

— Допустим, приговоренный к смерти нарушил ритуал. В глазах неба он совершил зло.

— Но допустим, он сражался за свою страну?

К этому времени и я, и Конфуций уже отбивались от мошек. Он бил их веером, я — своей широкополой соломенной шляпой. Наконец мошки, разбившись на группы, начали отступать, как военные подразделения.

— Война включает свой набор ритуалов. Но в мирное время хороший правитель должен быть начеку, чтобы избегать четырех отвратительных вещей.

Опять числа! Поскольку ожидалось, что я спрошу об этих отвратительных вещах, я так и сделал. Тем временем последняя из определенно отвратительных мошек улетела.

— Первое: предавать человека смерти, не научив его, как поступать правильно. Это дикость. Второе: требовать, чтобы задание было выполнено в срок, не предупредив работника об этом сроке. Это угнетение. Третье: давать невнятные приказы и требовать точного исполнения. Это мучение. И наконец, давать причитающееся с недовольным видом. Это проявление внутренней мелочности.

Вряд ли кто-нибудь стал бы отрицать, что указанные вещи отвратительны, и я воздержался от комментариев. Конфуций и не ожидал их.

— А что именно вы называете ритуалом, Учитель?

Слово «ритуал» в Китае употребляется постоянно и значит гораздо больше, чем просто религиозный обряд.

— Древние чжоуские обряды очищают нас, а жертвоприношения предкам связывают небо и землю в совершенную гармонию, если правитель праведен и обряды выполняются точно.

— В Лояне я наблюдал за церемонией почтения предков. Боюсь, она показалась мне очень запутанной.

У Конфуция снова клюнуло. Бамбуковое удилище согнулось в дугу. Рыба оказалась тяжелой, но рука удильщика сохраняла легкость.

— Всякий, кто вник во все жертвоприношения предкам, может обращаться со всем под небесами так же легко, как я… поймал… — Мощным рывком Конфуций поднял удилище, и жирный лещ пролетел у нас над головами. Всегда приятно видеть безукоризненное мастерство. — …Эту рыбу!

Конфуций закончил фразу, когда рыбина упала в кусты сирени. Я принес ее, и Учитель сказал:

— Все посвященные предкам церемонии чем-то похожи на ловлю рыбы. Потянешь слишком сильно — и порвешь леску или сломаешь удилище. Потянешь слабо — и рыба уплывет вместе с удочкой.

— Значит, быть праведным — это действовать в соответствии с волей небес?

— Разумеется.