Официант кафе «Кранцлер», на углу Курфюрстендам, принес на террасу кофе с молоком. Кельнер, незаметно, убрал грязную посуду. Черноволосая женщина, с прямой спиной, в хорошо скроенном, строгом, синем костюме, встречалась с родственниками, в обеденный перерыв. Из-за столика поднялись двое мужчин, один в штатском пиджаке, со значком НСДАП, в круглых очках с железной оправой, и второй, в мундире старшего лейтенанта Люфтваффе. Они сердечно распрощались с женщиной, офицер поцеловал ей руку. Официант отряхнул накрахмаленную скатерть от липового цвета. Дама протянула два букета роз: «Будьте добры, поставьте в воду». У нее был нездешний акцент. Официант прислушался.
– Не баварский, но похожий. Она с юга, откуда-то… – мужчины были берлинцами. Они заказали картофельный салат, и сосиски, с легким пивом. Дама попросила салат из одуванчиков, и пила минеральную воду:
– О фигуре заботится, – кельнер скользнул взглядом по стройным ногам, в нейлоновых чулках, – ей к сорока, но красавица. Должно быть, братья ее, или кузены. Наверное, приехала в столицу, развлечься… – дама достала из сумочки конверт, с грифом отеля «Адлон», несколько листов бумаги, и автоматическую, дорогую ручку. Длинные, белые пальцы, без колец, с аккуратным маникюром, постукивали по столику:
– Будто кровь… – официант заметил красный лак, покрывающий острые ногти. Повернувшись, дама окинула его спокойным взглядом. Кельнер, отчего-то, поежившись, заторопился прочь, унося цветы. Анна, краем уха, слушала голоса женщин, за соседним столиком. Рядом пили кофе жены военных, расквартированных на западе, во Франции, и Бельгии. Анна уловила слово «партизаны». Она знала об отрядах, на оккупированных территориях, но сейчас ей надо было думать не об этом.
Она, только что, распрощалась с Корсиканцем и Старшиной. Марта, с Эммой, на весь день уехала в Потсдам. Отделение Лиги Немецких Девушек, где вела занятия Эмма, устраивало экскурсию во дворцы прусских королей. Вечером группу ждал пикник, на берегу озера, катание на лодках, и ночевка в палатках. Эмма, весело, сказала:
– Фюрер и рейх ожидают от нас, будущих жен и матерей, крепкого здоровья. Марта не простудится, не волнуйтесь… – дочь вскинула острый подбородок:
– Не забывай, я каждое лето проводила в лагере, в Альпах, на высоте в три тысячи метров, где гораздо холоднее… – Марта получила в школе диплом с отличием. Руководитель математического семинара, в Высшей Технической Школе Цюриха, ждал дочь в сентябре. По результатам вступительных испытаний девушку зачислили на второй курс университета. На Пасху вышла ее первая статья, в студенческом сборнике. Анна зажмурилась, глядя на ряды формул. Дочь обняла ее сзади, потормошив:
– Ничего страшного, мамочка. Не сложнее, чем расчеты, в конторе… – работа была о теореме Геделя. Марта занималась математической логикой:
– Профессор Гедель вовремя уехал в Америку… – девушка положила голову на плечо матери, – его хотели призвать в гитлеровскую армию, с началом войны. У него все учителя, евреи. Я слышала, что он дружит с Эйнштейном… – зеленые глаза восторженно засверкали:
– Хотела бы я увидеть Эйнштейна, мамочка… – поднявшись на цыпочках, Марта поцеловала ее куда-то в висок: «А зачем тебя в Берлин вызывают?»
– Просто для доклада… – рассеянно ответила Анна. В радиограмме, за подписью наркома внутренних дел, ей предписывалось явиться с дочерью в советское посольство, на Унтер-ден-Линден, к одиннадцати утра, первого июня:
– Воскресенье… – подумала Анна, – завтра. Двадцать второе июня, тоже воскресенье. Через три недели… – Корсиканец, и Старшина, подтвердили то, что Анна знала еще зимой. Атака на Советский Союз, согласно плану «Барбаросса», начиналась через три недели. В Москве тоже получали эти сведения. В каждой радиограмме Анна напоминала Центру, что война начнется, совсем скоро, что Западному Округу надо быть готовыми. Ответа из Москвы не приходило.
С Пасхи Анна заметила слежку. Опель, с затененными стеклами, неотступно, следовал за ее лимузином. Их с Мартой проводили до аэродрома, в Цюрихе. Анна не могла отправиться в Женеву, и забрать из ячейки американские паспорта. Она знала, что на пороге банка ее встретят двое невидных людей, с незапоминающимися лицами. Их напарники поехали бы в Монтре, за Мартой:
– Я не могу послать Марту в здешнее американское посольство… – Анна смотрела на белую бумагу, на золотую пыль липового цвета, – у меня нет ни одного доказательства того, что у нас американское гражданство. Марту туда не пустят… – о том, чтобы взять Марту в посольство советское, и речи не шло. Анна не собиралась рисковать жизнью дочери. Она понимала, что ее ждет за неприступными, коваными воротами, с мощным серпом и молотом, над входом. На деревянной террасе кафе лежали солнечные лучи, шумели автомобили. Мимо ехали украшенные рекламами фильмов автобусы. Анна проводила глазами черные буквы: «Субмарина – курс на запад!».
– Можно исчезнуть, с Мартой… – ей отчаянно хотелось закурить, но прилюдно этого было делать нельзя, – затеряться, со швейцарскими документами… – в Берлине Анна слежки пока не заметила, но это не означало, что за ней не наблюдали:
– За мной могут следить, например, Корсиканец и Старшина… – она положила руку на сумочку, куда спрятала конверт от Старшины. Ариец, еще один член подпольной группы «Красная Капелла», работал в министерстве иностранных дел. От него поступили исчерпывающие сведения о политике рейха по отношению к евреям, на оккупированных территориях:
– Гетто, депортации, лагеря в Польше… – граф говорил о прилете младшего сына, гауптштурмфюрера фон Рабе. Герр Генрих завтра возвращался из Кракова.
Анна сглотнула:
– Я не могу исчезать, не имею права. Нельзя бежать куда-нибудь в Швецию, или Центральную Америку, и всю жизнь прятаться. Я должна поехать в Москву, объяснить все Сталину, доказать, что Гитлеру верить нельзя. Осталось три недели, есть время для превентивного удара. Наша армия сильнее, японцы нас не тронут. Мы подписали с ними пакт о нейтралитете… – Зорге сообщал в Центр, то же самое:
– И его не слушают… – женщина разозлилась, – а меня послушают. Я всегда была верна партии, и родине. Это мой долг. Но Марту я им не отдам… – она прикусила губу. До Анны, сквозь уличный шум, донесся смутно знакомый, женский голос: «Искупление…»
Она вспомнила горячую кровь, текущую по ногам, мертвое лицо Вальтера, холодные, лазоревые глаза Петра Воронова:
– Я обещала отомстить. Потом, – сказала себе женщина, – все потом. Впереди война, нельзя сейчас о подобном думать. Думай о долге, надо обезопасить родину. Надо убедить Иосифа Виссарионовича застать Германию врасплох. Пока Гитлер опомнится, наши танки будут в Аушвице, где братья фон Рабе трудятся… – Анна поморщилась, допив кофе. Она не могла направить дочь к старшему графу фон Рабе. Герр Теодор мог оказаться фанатичным нацистом, Марту ожидала бы тюрьма Моабит и женский лагерь Равенсбрюк, о котором, захлебываясь, рассказывала Эмма фон Рабе, мечтавшая работать в охране СС.
– Нет, нет… – Анна быстро писала, – только лавка, на Фридрихштрассе. Они связаны с британской разведкой, им поступают деньги от «К и К». Последний платеж прошел в мае. Они помогут Марте, непременно… – Анна, в мае, отправила очередное письмо в Нью-Йорк, фирме «Салливан и Кромвель».
Она, внимательно, перечитала ровные строки:
– Девочке тяжело будет, но иначе нельзя. Нельзя ее брать в Москву, нельзя перепоручать нацистам… – без Марты на руках, у нее не оставалось слабых мест:
– Бумаги надежно спрятаны в хранилище «Салливан и Кромвель»… – она, незаметно, сняла с шеи крестик, опустив его в конверт, – Марта будет посылать письма, регулярно. Она все сделает, она аккуратная девочка… – сжав зубы, Анна ощутила слезы на глазах:
– Я смогу торговаться с ними… с Москвой, использовать документы. Они меня не расстреляют… – запечатав конверт, Анна попросила счет:
– В Германии оставаться невозможно. Корсиканец и Старшина получат из Москвы распоряжение меня ликвидировать, и сделают это, даже если начнется война. А она начнется… – опустив конверт в сумочку, Анна достала из портмоне мелкие монеты.
Телефон-автомат, рядом с террасой, оказался свободен. Она вдыхала запах лип:
– Тогда они тоже цвели, летом. Шел дождь, барабанил в стекла его комнаты. Марта все узнает, я ей написала. И об ее отце, и о крестике… – Анна прислонилась лбом к теплому стеклу:
– Я его больше никогда не увижу, Федора. И Марту могу не увидеть… – почувствовав привкус крови во рту, она тяжело задышала:
– Нельзя, нельзя. Исполняй свой долг, достучись до них. Докажи, что скоро начнется война, самая страшная из тех, что можно себе представить… – длинный гудок в трубке сменился короткими. Анна вздрогнула.