28. Ханские близнецы (Хааннынг ийизи)
Рассказано 55-летним пастухом верблюдов Джураем 12 июля 1969 г. на пути из долины Аът баштыг в южный Оруктуг; записано в тот же день в Оруктуге.
Нем.: Taube, 1977, с. 152; Taube, 1978, с. 269, № 55.
Ср. АТ 507 В. Ср. TTV 62; ММТ 122 И — IV, 144 В III–V; АА 449 A; BP III 84.
Распространение: тув.: (1) ТНС Ц, с. 100; (2) ТНС 1971, с. 81; бурятск.: (3) Баранникова, с. 76; монг.: (4) МонгАУ, с. 149; (5) Владимирцов, 1958, с. 24; ти- бетск.: (6) Hoffmann, с. 55 и (7) с. 63; (8) Schuh, с. 54, № 78 (= Tib. М. I, с. 88); непальск.: (9) Lievi, II, с. 6. Ср. № 27 и ТНС 1971, с. 91.
Мотив золотой и серебряной лягушки известен в тибетской и восходящей к ней монголоязычной сказочной традиции. Отсюда, наверное, алтайские тувинцы переняли эту сказку, может быть, потому, что были знакомы с ойратской версией цикла «Siddhi-Kiir» («Волшебный мертвец»).
В тибетском варианте (5) между мотивом об иссякшем источнике и мотивом о ханше, все мужья которой умирают, вставлен мотив о чудесных предметах (шапка- невидимка и сапоги-скороходы). Другие варианты содержат лишь один из главных мотивов. Вариант «Ак сагыш и кара сагыш» (1) начинается с мотива двух братьев: один бросает другого в беде; оставленный узнает от четырех животных, почему иссяк источник; с помощью серебряного укрюка лисы он спасает страну от грозящей ей гибели от жажды и получает за это дочь хана и богатство; злой брат тоже хочет разбогатеть; животные принимают его за вора, желающего украсть серебряный укрюк (ср. ТС, с. 143), но брат спасает его.
В TTV, № 62, мотив ханши, мужья которой погибают, связан с мотивом благодарного животного: освобожденная рыба, из-за которой отвергают принца, становится его спутником и убивает дракона, выходящего по ночам изо рта принцессы; к этому примыкает мотив о том, что не только владения, но и сама принцесса должна быть поделена, и поэтому ее подвешивают за ноги (ср.: Dirr, с. 93, и Ramstedt, с. 89).
Бурятский вариант (3) содержит важнейшие мотивы в другом порядке и соотношении и дополнительно мотив излечения ханского сына благодаря случайно подслушанному разговору (ср. ТНС III, с. 26).
Непальская легенда (9) о возникновении Боднат-ступы под Катманду содержит мотив иссякшего источника, который благодаря жертве человека высшего ранга совершенства (царь или его сын) снова дает воду: король велит своему сыну в определенный день убить у источника человека, который лежит накрытым. Сын закалывает его, не зная, что это его отец, и в виде искупления за этот грех строит ступу.
О мотиве источника ср. также: СНК М, с. 112. См. также: Liungman, с. 42.
29. Дептеген — черная старуха с мешком из верблюжьей кожи
(Тевег ежи элдиктиг Дептеген хара хоочун)
Записано от А. Баайаа 24 августа 1967 г. в центре аймака Баян Улэгэй.
Нем.: Taube, 1977, с. 82; Taube, 1978, с. 298, № 64.
Ср. АТ 130. Ср. ММТ 106; ср. TTV 89, 90; КНМ 11, 13, 27, BP I 79, 99, 237; Liungman 210, 403В, 450 (?).
Распространение: желтые уйгуры: (1) Малов, № 101; монг.: (2) Schroder, с. 81 (монгорск.); (3) Тодаева, 1975, с. 239 (монгорск.)
В связи с мотивом о произвольно собранных вещах вспомним сказку «Сам с пядь с бородой в аршин» (Chodsa, с. 109): бедняк собирает зайца, лису и волка, чтобы отвлечь этим внимание хана и его слуг, пока он крадет ханскую юрту. В сказке лужаев «Нуххими» (Esche, с. 257) отец спасает свою дочь от ведьмы, собрав и спрятав в доме ведьмы различные предметы, которыми она изгоняется. В двух монгорских вариантах (2, 3) мангудзу, которая собирается съесть старуху, убивают предметы, спрятанные в разных местах в ее доме (они выступают здесь как помощники); в бурятских вариантах, включенных Лёринцем в ММТ, различные предметы или животные также помогают победить мангыса или медведя. Вполне может быть, что эта сказка имеет отношение к близкому одной из монгорских сказок типу о заглатывателе, распространенному у всех восточноазиатских народов (ср.: Schroder, с. 71–81); по крайней мере и там и здесь имеется общий для этого комплекса мотив спрятанных предметов (ср. сказочный тип: «Путешествие — зверей», АТ 210). Но своеобразна совершенно иная концепция: в то время как обычно предметы используются против чудищ, в тувинской сказке с Алтая они употребляются «черной старухой» во зло молодой женщине. В нашей сказке этот мотив спрятанных предметов, связанный с мотивами подмененной невесты (который встречается в этом регионе в вариантах нашей сказки № 21), появления женщины в оолике лебедя, заботы о ее ребенке и выбора наказания самой ложной женой напоминают, несмотря н^ совершенно иную структуру содержания, конец сказок Гриммов «Братец и сестрица» и «Три маленьких лесовика» (КНМ 13). Версия у Малова [вар. (1)] только часть такой-'сказки. Укажу по крайней мере на ассоциацию, которая возникла у меня в связи с образом «черной старухи» Дептеген: в тибетской мифологии одна из «владетельниц земли», богиня «Черная куча взрыхленной земли», имеет облик черной женщины с серпом в правой руке и мешком, полным болезней, — в левой (Мифы народов мира, II, с. 394, Сабдаг). Возможно, этот мифологический образ относится к очень раннему общему культурному слою народов Центральной Азии (ср.: Taube. Auffallige kulturelle Parallelen).
30. Старики с семью желтыми козами
(Джеди сарыг дшкулуг ашгыйак хоочун ийи)
Услышано в конце августа 1966 г. в Сарыг булаке от исполнительницы по имени Арсыый (последовательность действия, стихи и др. зафиксированы письменно). В середине сентября того же года Ч. Галсан, опираясь на эти свои записи, наговорил эту сказку на магнитную пленку. Эта запись и легла в основу перевода.
Нем.: Taube, i977. с. i02.
Ср. АТ АА ЗГ/С: ср. TTV 161; ММТ 115А + BIII; ср. КНМ 15; BP I 115; Uungman -327 С.
Распространение: тув.: (1) IT VII, с. 219: (2) Яковлев, с. 5; (3) Баскаков Диачерневых татар, с. 147; алт.: (4) Радлов. Образцы, I, с. 28; (5–7) Баскаков. Диалект кумандинцев, с. 129, 148 и 162 (куманл); каз.: (8) Сидельников, II, с. 161; монг.:
(9) МонгААЗД, с. 182, № 54; (10) Halen, II, с. 4, № 24; (11) Санжеев, с. 60/86 (дархат.); монгорск.: (12) Schroder, с. 81; бурятск.: (13) Баранникова, с 117; тибегск (14) Schuh, с. 22, № 38 (со. также N8 39); бенг&пьск.: (15) Mode, с. 389.
Эта сказка, имеющая большое распространение у монгольских и тюркских народов, уходит корнями в их древнейшие верования и может быть, по всей вероятности, отнесена к древнейшим сказочным сюжетам. В отличие от других, стадиально более поздних сказок о глупом черте или великане, в которых с самого начала ясно, что для героя все кончится благополучно, здесь момент угрозы еще очень ощутим; отсутствует также свойственное подобным сказкам противопоставление глупости, сопровождающей телесную мощь, и хитроумия, соединяющегося со слабым телом. Еще не стерта мифологическая основа. Алтайско-тувинские и некоторые другие варианты отчетливо указывают на то, чю эти сказки связаны с опубликованными Шрёдером сказками о мангудзе. О людоедстве джелбеге см. также: Потанин. Очерки, IV, с. 167.
Среди прочих вариантов N9 30 выделяется очень скромной, ограниченной основными мотивами формой: чудище похищает животных, одного за другим, а потом и человека. Последнему удается перехитрить его: в пути он дважды подсовывает вместо себя замену, убивает детей чудища при определенных, типичных обстоятельствах, вынуждает чудище съесть мясо собственных детей и в конце концов убивает само чудище в его юрте
Наряду с этой формой, редуцированной до передачи голой сути, встречаются расширенные варианты этого типа. Для ряда вариантов (2, 9, 13) характерно, что герой сказки (старик/старуха) ищет кого-нибудь, кто помог бы ему съесть быка. Летом обычно не забивают крупный рогатый скот — нарушение этого правила сразу же вызывает дурные последствия, и вот, после того как некоторые животные предлагают себя в качестве едоков-помощников (сорока и ворона, которые, однако, отвергнуты, так как могут съесть очень немного), находится мангас/мангадхай, который управляется с тушей, а под конец хочет съесть и угощающего (юношу, старика, старуху), к этому может уже примкнуть основной тип.