него, взрослого мужчины, что уж было говорить про их маленькую и хрупкую девочку?
Вендел пытался. Он честно пытался спорить, что-то доказывал Монике, кидая осторожные взгляды на притихшую на диване Гермиону. Отец со всей трепетностью отнесся к возвращению дочки в страну, а также с радостью помог той с покупкой машины. Моника была на стоматологической конференции во Франции, поэтому они провели вместе с Гермионой несколько дней, объезжая салоны и частных владельцев интересующих автомобилей.
Он любил ее. Любил всем сердцем и сразу же простил свою девочку за то, что она лишила их памяти и заставила переехать в Австралию, лишив их какого-либо выбора. Но еще он любил и Монику. Потерять их обеих было для него невозможным, поэтому он старался держать нейтралитет, словно Швейцария, не вмешиваясь в двусторонний конфликт двух женщин, так похожих по характеру.
— Она эгоистка! Вендел! Где ты была?! Ты нормальная, вот так заявляться в наш дом, когда тебе заблагорассудится?! Тебя не было больше года! — перешла на крик Моника, расхаживая по гостиной, в которой горела только одна потолочная люстра.
Гермиона молчала, не глядя на родителей. Она сидела, сложив руки на коленях и ковыряя заусенцы на пальцах, тихо смиряясь со своим бессилием.
— Дрянь такая! Взрослая она у нас, видите-ли!
— Моника, прекрати!!! — не выдержал Вендел и тоже встал, чуть отгораживая дочь от бушующей жены. Та уперла руки в боки и, игнорируя дрожь в губах, зло уставилась на мужа.
— Не смей, Вендел! Не смей заступаться! Или тебе придется сделать выбор! Или я, или она! Потому что я никогда не позволю кому-то, пускай даже нашей дочери, применять на нас магию, как на лабораторных крысах!!!
Грейнджер на ватных ногах встала с дивана, пока отец хватал воздух ртом, услышав выдвинутые ему условия. Они же и побудили Гермиону прекратить очередной бессмысленный треп ни о чем.
Она даже стала сомневаться, не повредился ли разум матери, когда ей возвращали память, но тут же укорила себя за эти мысли. Гермиона была безумно обижена, но все-таки понимала свою вину. И принимала, что самое главное.
— Ты права, — хрипло отозвалась девушка, огибая бежевый диван и становясь так, чтобы ей было видно обоих родителей. У матери нервно расширялись ноздри от гнева, а отец, казалось, готов сделать какое-то опрометчивое решение. Но Гермиона этого не хотела. Она не желала ставить его перед выбором, не хотела разрушать их семью еще сильнее, чем это уже происходило. — Я тысячу раз извинялась, мама! И если тебе этого мало, — она тихо всхлипнула и ее колени подкосились сами собой, повинуясь больному разуму.
Моника и Вендел ошарашено смотрели на свою дочь, которая опускалась на колени.
— Я прошу прощения за то, что разочаровала, — тихо начала Гермиона, не поднимая красных воспаленных глаз. Она чувствовала под коленями твердый паркет и не понимала, что происходит с ее жизнью.
— Дочка, ты что, родная… — начал мистер Грейнджер, кинув обвиняющий взгляд на равнодушную жену, и прежде, чем отец успел подойти к дочери, чтобы поставить ее на ноги, Гермиона поднялась сама, делая несколько резких шагов назад. Схватила свою кожаную куртку и мигом вышла из дома. Бегом спустилась по невысокому крылечку, проскакивая все ступеньки, и понеслась прочь от того места, где ей в жизни ее родителей такового не находилось.
Вендел рванул следом, но когда выбежал из дома на тротуарную дорожку под проливной ледяной дождь, Гермионы нигде не было. Он стоял, чувствуя, как холодные капли иглами врезаются в его поднятое к небу лицо и явно различал, как дождевая вода смешивается с горькими мужскими слезами. Раскаты грома заглушали его тихие всхлипы.
Она бежала, насквозь промокнув, среди толпы людей. Кто-то задевал ее плечом, и девушку разворачивало почти на сто восемьдесят градусов, кто-то бросал на нее удивленные взгляды. Кто-то даже предлагал помощь, но Гермиона проходила мимо, чувствуя, как тушь застилает глаза черной пеленой.
Зашла в ближайший винно-водочный магазин, прошла меж стеллажей, не обращая внимания на то, что с нее ручьем льется вода на чисто вымытый кафель. Купила большую бутылку магловского виски и, как только расплатилась, открутила пробку, делая большие глотки.
Гемрмиона закашлялась, чувствуя, как обжигающая горло жидкость опустилась в желудок, который по пути сюда один раз вывернуло из-за пережитого стресса и нервов. Вытерев рот тыльной стороной ладони, Гермиона, почти ничего не замечая, прошла в безлюдный переулок и, достав палочку, аппарировала к себе в квартиру.
Коробки после переезда еще не были до конца разобраны, они стояли неровными пирамидами, возвышаясь над несобранной мебелью. Девушка села на ковер посреди гостиной, вытянув ноги в промокших ботинках.
Телефон тоже промок и наконец перестал звенеть колоколом в ушах Гермионы, опустошившей почти всю бутылку. Как только та закончилась, девушка, сильно шатаясь, прошла к холодильнику, откуда вытащила подаренную Гарри в честь переезда бутылку вина и стала рыться в коробках, ища штопор.
Вдруг ее взгляд упал на блестевшее при тусклом свете лезвие кухонного ножа. Словно завороженная, она откатила бутылку подальше и аккуратно взяла его подрагивающими пальцами. Гермиона провела подушечками по самому краю, понимая, что то недостаточно заточено.
Вскоре был найден и точильный камень, аккуратно поставленный на стул. Гермиона, как завороженная, проводила лезвием по бруску, повторяя движения вперед-назад, слушая тихий скрежет металла о камень. Она поднялась на ноги и прошла в ванную, встав напротив зеркала. В отражении девушка увидела себя, изможденную, до ниток промокшую и с размазанными остатками макияжа. Глаза и нос опухли от слез, которые давно высохли.
Мерлин, да ей же было все равно! На все! На всех! На себя!
Пытаясь не дать себе шанса на то, чтобы передумать, Гермиона переступила через бортик ванной и села в нее, полностью одетая и обутая в массивные гриндерсы на шнуровке. Открутив кран, включила горячую воду, и стянула с себя отяжелевшую куртку, прилипшую к коже. Та мигом была отброшена в сторону на черный кафель. Пар поднимался выше, дышать становилось труднее. Девушка чувствовала, как ее стала бить сильная дрожь во всем теле и, глубоко выдохнув, резко полоснула острым лезвием ножа, зажатого в левой руке, вдоль своего предплечья…
Вот и все.
Струйка алой крови окрасила бесцветную воду, а Гермиона, сжав стучащие от адреналина зубы, зашипела от боли.
Наблюдая, как из ее тела выходит красная жизненно важная жидкость, девушка всхлипнула, в неверии замотав головой.
— Твою мать! — ее грудь резко вздымалась, сопровождаясь громкими рыданиями. Вода дошла почти до самых бортов ванной, окрасившись в бледно-розовый цвет, как вдруг зрение потемнело, звуки стихли, и сознание наконец покинуло истощенное