«А я бы в клети запер», — подумал воевода про себя.
— Княгиня Мальфрида как лежала, так и лежит... — понизив чуть голос, сказал Ярослав. — Хуже мертвой. Что же сотворила она со знахаркой, чтобы та так отомстила?..
Дядька Крут только губы поджал. Упоминание знахарки Зимы все еще резало как по больному. Так и не сдюжил он ее сыскать. Верно, больше уже никогда и не свидятся они. Мыслил, отправилась она в покинутые давным-давно родные северные земли. Ведь оттуда когда-то пришла в ладожский терем княгиня Мальфрида с братом.
Две седмицы, которые князь себе наметил, чтобы дружину к дальнему походу подготовить, прошли как один миг. Ни разу за все время не выпал снег, и кмети сдержанно гомонили, что, мол, добрый знак. Стало быть, затеяли они угодное Богам дело. Как и предсказывали старики, лютые морозы тоже больше не ударяли, и погода стояла такая, что для зимы лучше и не придумаешь.
У дядьки Крута сердце сжималось глядеть на молодую княгиню. Может, отвык он от того, как его самого жена провожала в первый поход. Тогда-то она такой же бледной тенью скользила по горницам, не сводя с мужа тоскливого, воспаленного взгляда. Нынче Любава Судиславна была довольна: ее-то старик оставался в избе, ей на радость!
Звенислава Вышатовна на людях храбрилась. Она и теремные девки спешно чинили мужам прохудившуюся одежу: где-то латали плащи, укрепляли кожаные ремешки, зашивали дырки да прорехи. Так вот, при чужих она не плакала и головы не опускала. Но воевода видел ее глаза, когда частенько по вечерам, прогнав чернавок, она сама приносила в гридницу, где Ярослав собирал старшую гридь, кувшины с взваром да квасом. Ее печальные, тоскливые глаза.
Князь, знамо дело, ничего не говорил, да и воевода сам не спрашивал, не смея бередить понапрасну душу, но, видно, нелегко княгине было провожать мужа в первый для нее поход. Она тревожилась и переживала точно также, как самая обычная девка, прощавшаяся с простым кметем али отроком.
Дядька Крут знал лишь, что на новой рубахе, которую княгиня выткала для мужа перед походом, обережный узор был положен густо-густо, полностью покрывая ворот, рукава и нижний край. Ту рубаху на князе он углядел за пару дней до намеченного срока, когда Ярослав со старшей гридью отправился на капище просить Перуна ниспослать им удачу в сражениях. Они принесли свирепому Богу богатые жертвы, зарезав под его идолом молодого бычка и окропив священное дерево горячей кровью. Они оставили Перуну выпеченный особым способом каравай и кувшины с хмельным медом. А после князь, как полагалось по обычаю, порезал себе левую руку, и поверх животной крови пролилась также и его кровь.
Наконец, наступил день, когда все приготовления были завершены. Простой ладожский люд собрался вдоль единственной дороги из городища, чтобы проводить свою дружину. Дядька Крут топтался у ворот на подворье, поджидая князя. Подле него, заложив за спину руки, стоял сотник Стемид. За воротами толпились конные кмети; повсюду слышалось нетерпеливое ржание и приглушенные разговоры. В дюжине шагов от них воевода Храбр Турворович втолковывал что-то Желану Некрасовичу. Мальчишка куксился, но реветь, знамо дело, не смел. Слушал своего воеводу внимательно да кивал послушно, но нет-нет да вздыхал. Все выжившие после налета хазар дружинники уходили нынче вместе с Ярославом. Князь без княжества оставался на Ладоге один.
— Ты гляди мне, беспортошный, коли что с князем приключится... лучше тебе тогда на Ладогу не ворочаться, — буркнул воевода, поглядывая из-под насупленных бровей на сотника.
— Я и не ворочусь, — без улыбки отозвался Стемид. — Коли с ним что приключится, я подле него лягу.
Поджав губы, дядька Крут кивнул и посмотрел на сотника уже с одобрением. Он потрепал того по плечу, решив, что лучше всего, конечно, Мстиславичу было бы с ним в поход идти, но с сотником он его тоже, пожалуй, был готов отпустить в Степь.
— За этим еще приглядывай, за отроком вчерашним. За Гораздом, — немного погодя вновь заговорил воевода. — Добрый воин из него однажды выйдет.
За девку-воительницу он просить не стал. Хоть и баба, а мечом она володела не хуже кметя. Еще сама подсобит какому-нибудь гридню, коли нужда будет. Дядька Крут хотел было поглядеть на нее, да вспомнил, что давно стояла почти вся дружина за забором.
Стемид не успел ничего воеводе ответить: в тереме распахнулась дверь, и на крыльце показался князь. Следом за ним вышла жена с непривычно тихими дочерями. Ярослав погладил каждую по светловолосой макушке, что-то сказал негромко — верно, велел во всем слушаться мать, и посмотрел на княгиню. Воевода как глянул на нее, так тотчас и отвернулся: не для чужих глаз предназначался ее брошенный на мужа взгляд.
Спустя пару мгновений до него донесся шум шагов, и к ним с сотником подошел князь. Против обыкновения, он не был хмур али насуплен. Ярослав улыбался как человек, впереди которого лежал нелегкий, трудный путь, но он был уверен в своем решении, и словно сбросил со спины тяжелый камень, все давивший его к земле.
— Ну, воевода, все самое дорогое тебе вверяю, — сказал князь, положив ладонь на плечо дядьки Крута. Он коротко оглянулся на жену и княжон: те сиротливо жались к княгине с двух сторон, но не плакали. Смотря на мужа, улыбалась и Звенислава Вышатовна.
— Возвращайся живым, князь, — дядька Крут стиснул плечо Ярослава в ответ и свистнул, подзывая холопа, чтобы тот подвел княжескую Вьюгу.
Воевода сам придержал для князя поводья, пока тот с легкостью вскочил в седло. Следом за ним взобрался на коня и сотник Стемид. Дядька Крут похлопал на прощание Вьюгу по крупу и остановился возле самых ворот, смотря, как Ярослав правит вперед, и за ним медленно тянется дружина.
Он услышал тихий шорох ткани, и рядом с ним, бок о бок, остановилась подошедшая княгиня. Она смотрела вслед мужу ясным, спокойным взором. Они долго стояли на том месте, наблюдая за всадниками, пока из вида не скрылся самый последний. Дул холодный, колючий ветер, но никто из них этого не замечал. Лишь когда опустела дорога, ведущая из городища, и длинная цепочка, в которую растянулась гридь, ушла за ближайшую возвышенность, воевода повернулся и поглядел на княгиню.
— Идем в терем, государыня. Застудишься еще.
Вот и проводили князя.
Удельный княжич V
Святополк улыбался.
Отовсюду приходили радостные вести: хазары кусали граничащие с каганатом княжества; денно и нощно те отправляли гонцов к робичичу на поклон; Драган провел дружину дальними тропами да заснеженными дорогами, мимо дозорных постов и рыскавших кметей. Вот и нынче, отъехав в сторонку от хазарского стана, Святополк глядел, как небольшой отряд конных мужчин направлялся прочь от лагеря, вглубь княжеских земель. Будут у робичича через пару седмиц новые гонцы.
Зимой по степи гуляли лютые ветра. Казалось, они выдували из тела все живое; выдували само нутро. Они проникали даже под самый густой мех и под самые теплые рубахи. Он не помнил таких на Ладоге, а ведь там от реки знатно тянуло холодом.
Святополк потянул поводья, успокаивая разыгравшегося жеребца. Он так долго ждал этого дня! Так долго, что и не верил даже, что он настанет уже совсем скоро. Совсем немного осталось потерпеть, и он отомстит робичичу за все: за выбор отца и за украденное княжество; за убитую мать; за скудный белоозерский удел; за унижение и пренебрежение. О да, Ярослав получит свое сполна. Робичич будет долго пить чашу уготованных ему горестей.
Братец непременно угодит в расставленную ему ловушку, тут Святополк был уверен. Он слишком хорошо знал своего без меры жалостливого братца. Жалостливого и совестливого, и мягкость выйдет ему боком.
Багатур-тархан хоть и согласился с тем, как им надлежит действовать, а все же до конца не верил, что все удастся. Святополк видел это в его взгляде. Он же, напрочь, впервые был так сильно в чем-то уверен. Впервые не сомневался ни мгновения: Ярослав купится.
Потому Святополк и не осерчал даже, когда Драган рассказал, что на Ладогу утек какой-то отцовский приспешник. Гридень из старой дружины князя Мстислава. Одним глупцом больше...