Читать интересную книгу "Смерть империи - Джек Мэтлок"

— Я сказал, что ненасильственные методы желательны.

У Митчелла не было охоты читать лекцию, однако он напомнил Горбачеву о давнишней американской политике непризнания. Это означало, что для нас ситуация не считалась всецело подпадающей под внутреннюю советскую юрисдикцию. Все же американцы надеются, что диалог проложит дорогу мирному решению. Горбачев поворчал еще какое–то время по поводу ряда недавних действий литовского правительства, затем завершил встречу Длилась она почти два часа, и почти все это время говорил один только он.

Когда мы выходили из кабинета, я задержался, чтобы объяснить Горбачеву безосновательность его замечания о моей готовности давать советы. Представители Прибалтики время от времени разъясняют нам свою политику, и я предупреждал, чтобы они не ожидали ни автоматического признания, ни экономической помощи. Таким образом, мы, всегда и четко заявляя о своей политике непризнания, не предпринимали ничего для подталкивания прибалтов к каким–либо определенным шагам. Горбачев схватил меня за руку, улыбнулся и произнес:

— Не беспокойтесь. Я знаю. Мне докладывали.

— В том, что вам докладывали, я уверен, — ответил я. — Я только хочу быть уверен, что доклады были точными.

Тиски сжимаются плотнее

Горбачевский монолог меня больше насторожил, чем успокоил. Хотя ничего нового сказано не было, все же рассуждения Горбачева показывали, что, съездив в январе в Литву, он ничему не научился. Как я уже отмечал, он меньше, чем Шеварднадзе, был склонен давать категорические уверения, что станет избегать применения силы, а встреча с сенаторами прояснила: Горбачев держит такую возможность в резерве, «если потребуется сохранить жизни». Когда в январе силу обрушили на Азербайджан, пользовались тем же объяснением.

Горбачев, похоже, по–прежнему находился во власти иллюзии, будто Ландсбергис не располагает поддержкой большинства. Личная антипатия, которую испытывали друг к другу эти два человека, какое–то время была очевидна, однако широчайшая поддержка, полученная Ландсбергисом в ходе и после недавних выборов, должна была бы убедить Горбачева, что тот представляет собой, выражаясь одной из любимых Горбачевских фраз, «политическую реальность», которую нельзя избежать. Вместо того Горбачев, похоже, уверовал, будто от Ландсбергиса старается избавиться его собственный народ. Так принимать желаемое за действительное можно, разве что основываясь на фальшивых докладах КГБ, призванных отвратить его от серьезных переговоров с избранным литовским руководством.

Довод, будто на другие страны подействует «прецедент», созданный Литвой, выглядел совершенно надуманным. Иногда я слышал от сотрудников министерства иностранных дел слова о том, что «другие страны беспокоит прецедент, который мы можем создать», однако мне никогда не удавалось обнаружить никаких свидетельств выражения подобной обеспокоенности, за исключением, возможно, югославов. Послы из других федераций уверяли меня, что их странами никогда не делалось никаких представлений, которые выражали бы или давали основания предполагать, что они против предоставления независимости прибалтийским государствам из–за влияния, которое оно могло бы оказать на их собственные внутренние проблемы. Западные страны по большей части не признавали советской аннексии прибалтийских государств, и для них было бы нелогично рассматривать восстановление прибалтийской независимости в качестве прецедента, опасного разрушением их собственных добровольных федераций. Статус Литвы просто–напросто никоим образом не соответствовал статусу Квебека или Пенджаба.

Горбачев, понял я, хватается за соломинки, подкрепляя свою позицию, которой он — как одухотворенный защитник — намерен следовать. Впрочем, у меня были сомнения, что он на самом деле верит в этот довод.

Его очевидная убежденность, будто все нелитовцы, проживающие в Литве, против независимости, также, по–видимому, отражала непонимание действительного положения дел. На недавних выборах около половины нелитовцев голосовали за «Саюдис», а Русская православная церковь в Литве активно проповедовала независимость. Об этой действительности Горбачев, похоже, тоже был в неведении.

Несмотря на то, что Горбачев все время подчеркивал важность конституционного процесса, он не обращал внимания на внутреннее противоречие между «правом», гарантированным Конституцией, и законом, который призван осуществить это право, но на деле ограничивает и потенциально отрицает его. По логике, конституционное право обладает преимуществом, Не обращал он внимания и на довод прибалтийских государств, что им нет нужды требовать выхода из Советского Союза, поскольку они были включены в него незаконно и насильно. Поскольку Горбачев сам получил юридическое образование, эти детали вряд ли прошли мимо его внимания, но, конечно же, действовал он не как юрист, а как политик, готовый игнорировать юридические тонкости, когда те не сообразуются с политическими целями.

Замечание Горбачева о том, что на него сильно давят и что у него «мало места для маневра», дают ключ к объяснению его одностороннего подхода. Частью он был дезинформирован, частью намеренно закрывал глаза на факторы, какие следовало бы признавать очевидными, но в очень большой степени он просто отвечал на требования сторонников жесткой линии положить конец порыву Прибалтики к независимости любыми способами, какие понадобятся.

————

Целый месяц реакция Москвы на литовскую декларацию независимости ограничивалась скорее психологическим нажимом, нежели какими–то особыми мерами принуждения. Однако 15 апреля Горбачев решил поддать пару.

Тот день я целиком провел на пресс–брифингах и встречах вместе с приехавшими сенаторами. Вечером же сенаторов Митчелла, Билла Брэдли и еще нескольких гостей пригласил к себе на дачу Евгений Примаков. То был знак как изменившихся американо–советских отношений, так и меры открытости, с какой высокие советские политические руководители входили во внешний мир. Традиционно иностранцев принимали только в ресторанах либо в особых «домах приемов», содержавшихся для этой цели. Никогда их не приглашали в дома советских руководителей.

Средних размероводноэтажный домик с верандой, укрывшийся в леске, всего в нескольких милях от столицы, дача Примакова была уютной, но не роскошной. Примаков объяснил нам, что построил дачу на собственные средства, пока был директором Института мировой экономики и международных отношений (ИМЭМО), и стоила она 30.000 рублей, Большинство высокопоставленных чинов пользовались государственными дачами, предоставлявшимися вместе с должностными привилегиями, но Примакову было явно удобнее и уютнее в собственном жилище, и он с гордостью показывал нам свой дом.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});