неловко. Я с Папа почти никогда не бываю совершенно покоен: он так порабощен своими привычками и требует подражания им, что чувствуешь себя как в деспотическом государстве» (1880 г.). «Я не привык проводить время с Папа, особенно вечером за чаем и при дамах. Он был ласков, и я совсем не рассчитывал на его любезность» (1891 г.). «Вспоминая собственное детство, я невольно делаю сравнение между собою в младенческом возрасте и своими детьми. Помнится, я преимущественно оставался на детской половине, а к родителям ходил более по обязанности. У наших детей не так: они все льнут к нам, просятся гулять, ласкаются, нежничают» (1899 г.). И вот запись в год смерти отца: «Папа было вчера лучше. Днями бывает хорошо, днями плохо… Я поймал себя в гадком чувстве, как бы с нетерпением, с жадностью ловишь каждое известие о новом угрожающем признаке… Я опять ждал конца как освобождения. И вот опять появляются опасения, и я не могу отделаться от гадкого нетерпеливого чувства: когда же это кончится?» (1892 г.) Александра Иосифовна не ждала конца. Она, перебирая в памяти события прожитых лет, сожалела, что выдающийся ум, красота мужа и ее «стюартовский блеск» не дали гармонии. Если верить князю С. Д. Урусову, автору книги «Господа Романовы и тайны русского двора», великая княгиня слишком нежничала со своей фрейлиной Анненковой. Об этом много говорили при дворе. И Константин Николаевич вынужден был отправить жену за границу. Но и там шли разговоры о странных склонностях великой княгини. И для сокрытия одного из скандалов подобного толка Александра Иосифовна прибегла к подкупу матерей двух девушек. Сохранилась легенда о ее страсти к композитору и музыканту Иоганну Штраусу. Он приезжал в 1856 году в Россию и давал концерты в Павловске. Она была им очарована, пригласила в великокняжеский дворец, одаривала дорогими подарками. Память о встречах с ним хранила всю жизнь. И снова пригласила музыканта в Россию, когда он был в достаточно позднем возрасте…
Трудно утверждать, что только эти обстоятельства внесли разлад в семью. Скорее, это ряд взаимосвязанных причин.
С молодостью ушло обаяние добродушной распущенности, бестактности, проявился заурядный ум, малые образованность и духовность. Вспоминается вздох одного из великих князей в адрес невест и жен, прибывавших к русскому двору из Германии: «Эти немецкие принцессы с узеньким миросозерцанием и придворной церемонностью здесь не на месте». (Это замечание в абсолют возвести нельзя: достаточно вспомнить Екатерину II или великую княгиню Елизавету Федоровну (Элла), урожденную принцессу Гессенскую и Рейнскую, основательницу и настоятельницу Марфо-Мариинской обители в Москве.) И все же очень часто в семье Романовых русские женщины теснили в сердцах мужчин законных иностранок. Издавна считается, что великие князья Романовы – шалопаи и бонвиваны – заводили любовные связи на стороне исключительно из-за скуки. Впрочем, цитируем фрейлину А. А. Толстую: «Боязнь скуки преследует кошмаром наших великих князей, и эта боязнь идет за ними из детства в юность и к зрелому возрасту становится обычной подругой их жизни. Только этим я могу объяснить некоторые связи, возникающие во дворце и принимающие невероятные размеры…» И дальше. «Великие князья, – это уже утверждает современный автор, – уподобляясь ангелам, избрали своим земным раем Императорское театральное училище, которое придворные и офицеры между собой чаще всего называли «придворным гаремом», ибо именно оттуда, особенно из балетного отделения рекрутировались любовницы великих князей». В словах этих есть правда, но есть и ставший штампом душок презрения. Его при желании учуять можно и в характеристике Смольного института: «Все русские императоры и императрицы осыпали этот институт своими милостями. Они интересовались личностью воспитанниц и часто посещали их». Остается добавить, что и из Смольного рекрутировались любовницы. А если заглянуть еще в более отдаленные времена, то таким же гаремом окажется и русский крепостной театр. Не считая нужным обелять всех поголовно великих князей, просто князей и графов и нашего героя, великого князя Константина Николаевича, который, конечно, тоже был очарован балетными феями и утонченными смолянками, напомним все же читателю: сколько прекрасных, долгих, серьезных отношений возникло в этих так называемых «придворных гаремах». Дело не в гаремах, а в чувствах, которым были подвластны люди. Так это происходило в дивном романе графа Шереметева и актрисы Прасковьи Жемчуговой, в любви молодого Николая I к талантливой восемнадцатилетней травести Варваре Асенковой, сыгравшей Корнелию в «Короле Лире», Офелию в «Гамлете, ставшей первой Софьей в «Горе от ума», первой Марьей Антоновной в «Ревизоре». Так это случилось у брата Александра II великого князя Николая Николаевича и балерины Числовой, которых пытались разъединить всеми мыслимыми и немыслимыми способами, даже тогда, когда у них подрастали двое сыновей-получивших фамилию Николаевых и служивших впоследствии в лейб-гвардии Конно-Гренадерском полку, и две дочери. В этой любви было немало упоительных и романтических страниц. В шестидесятых годах, в бытность Николая Николаевича Главнокомандующим Санкт-Петербургским военным округом в Красном селе, где проводились лагерные сборы и маневры, был построен театр. Здесь шли спектакли и балетные дивертисменты. Конечно, танцевала и Числова, обязанная это делать, как артистка труппы Императорских театров. Прошли годы. Николай Николаевич состарился, жил на покое, Красносельский театр тоже состарился и требовал ремонта. Поставили леса и обнаружили, что одна из женских головок в архитектурных медальонах была портретом балерины Числовой. Сохранилась даже подпись, которую трудно было издали разглядеть…
Большую часть уходящего века мы замалчивали тайну пленительного искусства балерины Матильды Кшесинской, которой поклонялись в начале века не только титулованные балетоманы, но и широкий зритель, балетные критики, великие танцовщицы последующих поколений. Мы не жалели слов для хулы в адрес «наложницы», «любовницы», «женщины, необходимой для здоровья Наследника престола», впоследствии императора Николая II. Ее обвиняли в меркантильности, черствости, хитрости, притворстве. Ей не могли простить знаменитый петербургский особняк, «дворец Кшесинской», якобы подаренный царем.
Этот особняк на углу Кронверкского проспекта и Большой Дворянской улицы с залом в стиле русского ампира, салоном в стиле Людовика XVI, с комнатами в английском духе и в стиле модерн, с коврами и тканями из Парижа, с гардеробными комнатами для театральных костюмов был ее гордостью, данью тщеславию. Сердце же осталось в старом ветхом доме (для нашего рассказа он тоже особенный), стоящем к тому времени уже среди фабричных труб. Сюда, в комнаты, освещенные керосиновыми лампами всех видов и размеров, приходил молодой наследник престола. И она была счастлива, «потому что влюбилась с первой встречи». Здесь она рассталась с ним, и позже ославленная сплетнями и толками балерина писала: «…главное было горе, беспредельное горе, что я потеряла своего Ники. Что я потом переживала, когда знала, что он был уже со своей