Что действительно вызывает недоумение, так это выделение в самостоятельную сущность Японской цивилизации. Даже сами японцы не скрывают, что их утонченная культура представляет собой крайнюю, “островную” форму культуры Китая, из которого Страна Восходящего Солнца заимствовала все – от иероглифов до единоборств. Если считать особенности японской культуры настолько существенными, то и Запад придется разделить на несколько фракций: различие между США и Германией заведомо сильнее, нежели между Китаем и Японией.
Относительно латиноамериканской “цивилизации” все уже сказано. Нельзя же в самом деле использовать страницы геополитического трактата для обоснования империалистических устремлений, к тому же давно удовлетворенных… Проблема Африки остается открытой. Можно согласиться с С.Хантингтоном, что “там” что-то формируется, но это “что-то” станет кризисом завтрашнего дня.
И еще остается Россия, которую С.Хантингтон, вероятно по договоренности с РПЦ, именует “православной [c.597] цивилизацией”, хотя едва ли 10% ее населения серьезно относится к религии, и вряд ли более 1 % из числа “относящихся” способны внятно объяснить, чем православные отличаются от католиков.
Россия, в особенности Россия Петра, как правило, претендовала на роль самостоятельной культуры в рамках Западной цивилизации. Это стремление стать частью Запада подогревали тесные контакты петербургской элиты с европейскими столицами. Как следствие, Петербург, столица и воплощение Империи, быстро приобрел имидж города более западного, нежели сам Запад. В советское время этот образ несколько потускнел, но до конца не стерся.
Постперестроечные события похоронили надежды российской интеллигенции на действительную унию с западным миром. Во-первых, выяснилось, что никто не ждет Россию в этом мире. Во-вторых, оказалось, что именно теперь Евро-Атлантическая цивилизация вступила в период глубокого кризиса, да к тому же оказалась на грани войны. Наконец, в-третьих, определилось, что, следуя путем “конкордата”, Россия не только найдет, но и потеряет. Может быть, не столько найдет, сколько потеряет.
Исторически сложилось так, что Россия выполняет роль “цивилизации-переводчика”, транслируя смыслы между Востоком и Западом (а в последние десятилетия – между Югом и Западом). Таково ее место в общемировом разделении труда. Положение “мирового переводчика” привело к своеобразному характеру российских паттернов (образов) поведения: они всегда неосознанно маскировались под чисто западные.
В результате русский поведенческий паттерн оказывается скрытым от взгляда социолога: он воспринимается – в зависимости от системы убеждений исследователя – либо как “недозападный” , либо же – как “перезападный”. [c.598]
В действительности этот паттерн просто другой, что, как мы увидим, дает нам возможность отнести Россию к совершенно самостоятельной и уникальной культуре, имеющий предпосылки к формированию на своей основе четвертой основной цивилизации современности – Севера.
Первой из таких предпосылок является наличие в сугубо российской иерархии мира людей отдельного структурного уровня. Если Восток (а в известной мере, и Юг) есть цивилизации этносов/ НОМОСов, если Запад представляет собой цивилизацию нуклеарной семьи, развившуюся до КОСМических размеров, то характерным российским явлением является домен.
Домен представляет собой группу людей численностью обычно 10-20 человек, идущих по жизни как единое целое. Домен всегда имеет лидера, разумеется неформального, и вся структура домена выстраивается через взаимодействие с лидером. Интересно, что связи внутри домена не носят национальной, религиозной, родовой, групповой, семейной окраски. Вернее, каждый человек связан с лидером (и с другими членами домена) по-разному: для каждой конкретной пары можно указать природу связующей силы, но придумать единое правило для всего домена невозможно. В отличие от кланов домены динамически неустойчивы: они живут ровно одно поколение.
Структура домена выглядит довольно рыхлой, что не мешает домену реагировать на любые внешние события как единое целое. Это проявилось, в частности, после дефолта 1998 года, когда социальные паттерны восстановились удивительно быстро – примерно на порядок быстрее, чем это должно было произойти по расчетам западных социологов, ориентирующихся на иерархический уровень семьи.
Идентичность домена является скрытой, поэтому его существование можно установить только тонкими косвенными [c.599] исследованиями. Очень похоже, однако, что именно доменной структуре русский этнос обязан своей эластичностью (“ванька-встанька”, как известно, один из общепризнанных символов русского народа), а также высочайшим потенциалом социокультурной переработки.
Россия как транцендентная цивилизация
Второй важнейшей особенностью России является трансцендентный характер русской культуры. В рамках трехмерной мета-онтологической модели для России, как и для Запада, отправной/конечной точкой является мир людей. Однако обход осуществляется в противоположных направлениях: Евро-Атлантическая цивилизация сначала связывает мир людей с миром вещей (рациональная, предметная деятельность), а затем мир вещей с миром идей. Для русской культуры характерно первичное связывание мира людей с миром идей (иррациональная, информационная деятельность).
Таким образом, наши различия с Западом очень существенны. Но:
• уровень домена лежит между ПОЛИСОМ и НОМОСОМ и, как правило, очень трудно обнаружим (особенно, в те периоды истории, когда Россия занимает привычную для себя нишу Империй и существует на иерархическом уровне КОСМОСА );
• еще сложнее определить “направление обхода” мета-онтологической доски – различается не столько сама деятельность, сколько трансцендентное обоснование этой деятельности, которое, как правило, не рефлектируется.
То есть при минимальном желании Россию можно воспринять как “неправильный Запад” и приступить к исправлению ошибок. Проблема, однако, в том, что исправить “ошибки”, вытекающие из цивилизационной парадигмы, практически невозможно: за каждым исправлением будет вырастать новая задача.
Так, при всем желании невозможно инициализировать в России западное отношение к авторскому праву. И, равным образом, – восточное отношение к государству. Внутри некоторых пределов устойчивости (как показал опыт монголо-татарского нашествия, эти пределы очень широки) при любых операциях с русским социумом будет восстанавливаться доменная структура общества и трансцендентный характер его существования.
Это обстоятельство, наряду с выраженным кризисом Евро-Атлантической общности, ставит на повестку дня вопрос о самостоятельной русской (северной) цивилизации: ее провозглашении, ее парадигмальных принципах, ее жизненных форматов и производственных стандартов.
Санкт-Петербург – “окно в Европу” или город-миф
Такое провозглашение может, на мой взгляд, состояться только в Санкт-Петербурге, городе инноватики, городе имперских смыслов, трансграничном городе .
Петербург можно и должно рассматривать в качестве примера города, который правильно размещен на мета-онтологической “доске”. Как и всякий живой город, он социален и материален. Как очень немногие города, он образует собственную “астральную проекцию” на мир идей, “небесный Санкт-Петербург”. Более того, Санкт-Петербург [c.601] нарочито трансцендентен, нарочито литературен. Даже для наших гостей с запада Санкт-Петербург – это город-текст.
В действительности, возможно, дело обстоит даже сложнее.
Применение системного оператора к миру идей позволяет выделить три уровня высокоструктурированной информации.
Простейшим из них является уровень Текста. Тексты создаются при помощи символов, обретают литературную, живописную, музыкальную или иную семиотическую форму. На уровне текстов существуют такие информационные конструкты, как голем, эгрегор, душа города. На этом уровне естественное превращается в искусственное и наоборот.
Глубже расположен уровень Мифа, заархивированного в текстах нарративами, а в коллективном бессознательном – архетипами. Известно, что структурообразующих Мифов существует всего два: о бродяге, умирающем на Голгофе, и о страннике, потерявшем свой дом и скитающемся в Средиземном море.
Мифы порождают столь сложные информационные объекты, как динамические сюжеты. И здесь более чем уместно вспомнить, что Петербург – в ряду таких городов, как Александрия и Константинополь, – сам по себе образует динамический сюжет.
Мифы смешивают возможное и невозможное, модифицируя вероятности. Создаются мифы при помощи языка образов (паттернов).