— Они были, видимо, неизвестны и ему самому,— ответил благородный молодой лорд, — пока обстоятельства не заставили их раскрыться, и если мне удалось их обнаружить, то произошло это лишь потому, что мы с ним говорили о вещах, в высшей степени важных и злободневных. Он теперь старается прекратить восстание, и условия мира, которые он предлагает, настолько умеренны, что я от всего сердца готов их поддерживать.
— И вы надеетесь, — спросила леди Маргарет,— на успешное выполнение этого плана?
— Я мог бы на это надеяться, будь все виги столь же умеренны в своих требованиях, как Мортон, а все приверженцы короля — столь же беспристрастны, как наш майор. Но фанатизм и раздражение с обеих сторон таковы, что едва ли что-нибудь, кроме меча, завершит эту братоубийственную войну.
Нетрудно представить себе, с каким вниманием Эдит прислушивалась к этой беседе. Она сожалела, что так опрометчиво и резко говорила со своим старым другом, но вместе с тем чувствовала гордость и удовлетворение при мысли о том, что даже в глазах своего великодушного соперника он был таким, каким прежде казался ее влюбленному взору.
«Гражданские распри и семейные предубеждения,— сказала она себе, — может быть, и заставят меня вырвать воспоминание о нем из моего сердца; но немалое утешение быть уверенной в том, что он достоин места, которое так долго занимал у меня в душе».
Пока Эдит раскаивалась в своем несправедливом гневе, ее возлюбленный успел прибыть в лагерь повстанцев близ Гамильтона; здесь все было в полном смятении. Были получены достоверные сведения, что королевская армия, пополненная прибывшими из Англии лейб-гвардейцами, готова к походу. Молва преувеличивала численность неприятеля, его дисциплину и вооружение. Распространялись всевозможные слухи, приводившие пресвитериан в уныние и отнимавшие у них волю к сопротивлению. Какой снисходительности они могли ждать от Монмута, можно было предвидеть заранее, судя по тем людям, которые его окружали и имели на него большое влияние. Его заместителем был прославленный генерал Томас Дэлзэл, постигший военное ремесло в еще дикой в те времена России, страшный своею жестокостью и полный пренебрежения к человеческой жизни и человеческим страданиям, но внушавший уважение своей непоколебимою преданностью короне и беззаветною храбростью. Этот человек был вторым после Монмута в армии; конница находилась под командою Клеверхауза, жаждавшего отомстить за гибель племянника и поражение под Драмклогом. Говорили также о грозном артиллерийском парке и о несметной кавалерии, с которыми королевская армия выступила в поход.
Большие отряды, набранные из горцев, не имевших ничего общего ни в языке, ни в религии, ни в обычаях с мятежными пресвитерианами, были вызваны на подмогу королевским войскам и явились под начальством своих вождей; эти аморреи или филистимляне, как их называли повстанцы, слетелись словно орлы к месту сечи. Всякий, кто мог сесть на коня или идти вместе с пехотой, был призван правительством на королевскую службу; это было сделано с явною целью конфисковать земли или взыскать денежный штраф у тех ослушников, которые не вступали в королевскую армию из политических и религиозных убеждений и не присоединялись к повстанцам из благоразумной осторожности. Словом, все эти слухи укрепляли в повстанцах уверенность, что королевская месть так долго откладывалась лишь для того, чтобы вернее обрушиться на их головы.
Мортон стремился ободрить бойцов, говоря, что слухи сильно преувеличены, а их собственная позиция почти неприступна, так как перед их фронтом — река, через которую можно переправиться лишь по длинному и узкому мосту. Он напоминал им о победе, одержанной над Клеверхаузом, когда их войско было немногочисленным, хуже организованным и менее подготовленным к боевым действиям, чем теперь; он разъяснял, что поле сражения, благодаря неровностям и разбросанным на нем зарослям кустарника, доставляет достаточно укрытий от огня артиллерии и при упорной обороне неудобно для действий конницы и что в конце концов их безопасность зависит от их же мужества и решимости.
Но, стремясь сохранить боевой дух армии в целом, он вместе с тем воспользовался этими тревожными слухами, чтобы убедить командиров в необходимости начать переговоры с правительством, предложив ему умеренные условия мира; это следует сделать, говорил он, пока они еще представляют собою грозную силу, пока противник видит перед собой многочисленную, руководимую общим командованием армию. Он предсказывал, что при унынии, овладевшем их подчиненными, едва ли можно ожидать успешного исхода сражения с хорошо оснащенными регулярными войсками герцога Монмута; если же они потерпят поражение и будут рассеяны, восстание, которое они начали, не только не освободит их отчизну но, напротив, будет использовано для того, чтобы оправдать еще большее ее угнетение.
Под давлением этих доводов, понимая, что одинаково опасно как оставаться всем вместе, так и распустить армию, большинство вождей охотно признало, что если бы были приняты условия мира, предложенные герцогу Монмуту через лорда Эвендела, то цель, ради которой они взялись за оружие, была бы в значительной мере достигнута. Придя к этому выводу, они согласились подтвердить составленные Мортоном и Паундтекстом петицию и памятную записку. Между тем несколько вождей и те люди, чье влияние на массы было гораздо большим, чем влияние многих других, занимавших видные должности, рассматривали всякое предложение о заключении мирного договора, если оно не покоилось на принципах Торжественной лиги и ковенанта 1640 года, как не подлежащее обсуждению, нечестивое и богопротивное. Они настойчиво распространяли свои взгляды среди массы рядовых ковенантеров, которые не умели предвидеть и которым нечего было терять, и успели убедить многих, что робкие советчики, рекомендуя мир на условиях, обходивших молчанием вопрос о низложении королевской династии и о провозглашении независимости церкви от государства, были трусливыми пахарями, готовыми бросить плуг, и презренными отступниками, выискивающими подходящий предлог, чтобы покинуть своих соратников. Эти резко противоположные мнения обсуждались в каждой палатке повстанческой армии, или, вернее, в каждой хижине и лачуге, заменявших собою отсутствующие палатки. Резкость выражений, к которым прибегали обе стороны, приводила нередко к ссорам и потасовкам, и разногласия, раздиравшие армию гонимых страдальцев, не оставляли сомнений в ее грядущей судьбе.
Глава XXX
Проклятье этих споров и раздоровЕще тревожит ваш совет.
«Спасенная Венеция»
На долю Мортона, хорошо понимавшего гибельность этих раздоров, выпало немало хлопот; всеми доступными ему средствами пытался он сдержать разбушевавшиеся страсти обеих партий. За этим занятием его и застал явившийся на третий день после его возвращения в Гамильтон достопочтенный мистер Паундтекст, заявивший, что он бежал от Джона Белфура Берли, который мечет громы и молнии из-за его участия в освобождении лорда Эвендела. Придя немного в себя после быстрой езды и несколько успокоившись, этот достойный священник принялся подробно рассказывать обо всем происшедшем в лагере под Тиллитудлемом в то памятное утро, когда Мортон его покинул.
Мортон так искусно скрыл свою ночную поездку, и люди, которые были посвящены в его тайну, оказались настолько верными, что Берли до самого утра не знал о случившемся. Проснувшись, он первым делом спросил, приехали ли Тимпан и Мак-Брайер, за которыми еще в полночь он выслал гонцов. Ему ответили, что Мак-Брайер прибыл, а Тимпан, хоть и тяжел на подъем, с минуты на минуту должен прибыть. Тогда он послал за Мортоном, вызывая его на заседание, которое предполагал провести немедленно. Посланный возвратился с известием, что Мортон уехал. Он велел сходить за Паундтекстом. Однако, полагая, как сказал Мортону сам Паундтекст, что лучше не иметь дела с такими бешеными противниками, почтенный священник, хотя и пробел весь день в седле, той же ночью отбыл к себе в усадьбу, где царили тишина и покой, чтобы не возобновлять поутру спора с Берли, свирепость которого, при отсутствии поддержки со стороны Мортона, нагоняла на него страх. После этого Берли приказал привести к нему лорда Эвендела, и какова же была его ярость, когда ему сообщили, что того еще ночью увез отряд милнвудских стрелков, находившийся под командой самого Мортона.
— Негодяй, — воскликнул Берли, изливая свой гнев Мак-Брайеру, — низкий, трусливый предатель! Выслуживаясь перед правительством, он выпустил на свободу пленного, захваченного моими руками. Угрожая казнью этого пленного, мы наверняка завладели бы сильною крепостью, доставившей нам столько хлопот.