Но тут в дверь снова позвонили по телефону. Я открыл крышку люка. На пороге стояли сапоги. Новые. Кирзовые.
Я предъявил им квитанцию об уплате денег за электричество, но сапоги не уходили. Тогда я показал справку, что я освобожден от военной службы. Сапоги явно смутились. Им очень хотелось забрать меня в армию, но они не знали, как это сделать. В армию я не собирался, поэтому я закурил и нахально бросил окурок в левый сапог. Сапог увернулся, затоптал окурок, и оба, поняв, что делать им тут нечего, удалились.
А потом пришли хулиганы. Они ругались по–английски, пили самогон и били морды всем, кто попадался под ногу. Мне хулиганы дали по паху. Было очень больно, и я поспешил закрыть дверь.
Но этого я так не оставил. Я достал из кладовки хранившееся там ведро ароматизированных помоев и вылил их на головы хулиганов, когда те выходили из подъезда. Эти помои я берег специально для соседского мальчишки, но он уехал на курсы повышения квалификации и не вернулся.
Ну, пожалуй, хватит визитов на сегодня. Я подошел к аквариуму и начал кормить рыбок железными опилками. Рыбки радостно замяукали, хватая корм, и завиляли хвостами. Когда рыбки насытились и начали светиться, я включил аквариум в сеть, зазвучала песня Бориса Гребенщикова «Я змея, я сохраняю покой».
А ведь это они про меня поют! Сегодня ведь Новый Год! Год Змеи, и я, как Змея, сохраняю покой. Вот объявление приходило, сапоги, хулиганы, а я все равно сохраняю покой.
И тут пришел Новый Год. И сказал: «С Новым Годом!» Я пожал его крепкую свежемороженую ногу и сразу все понял. И заявил ему об этом: «Новый Год? Понял. Наливай!»
Новый Год тут же превратился в Зеленого Змия с огромной медицинской чашей. На чаше было написано: «Касторка». Я понюхал жидкость и скривился. Это действительно была касторка.
Змий начал искушать меня отведать содержимого чаши, но я на искушения не поддался, а достал из шкафа бутылку коньяка «Четверговый». Но тут же вспомнил, что сегодня не четверг, и этот коньяк пить нельзя. А другого у меня не было.
И тогда я начал бороться за трезвость, выгнал Зеленого Змия и проснулся.
Олег Ладыженский
Лирика
(СТИХИ РАЗНЫХ ЛЕТ)
Это удивительно в первую очередь для меня самого. Пожалуй, я никогда не скрипел зубами по ночам от страстного желания увидеть свой поэтический сборник. Только стихи: одинокие, полузамерзшие бродяги на снежном поле бумаги. Обучившись трем знаменитым аккордам, я напевал их в компаниях и в спектаклях; бывало, читал, чтобы не сказать хуже – декламировал – милым барышням, любимой жене, друзьям, коллегам и почтенной публике, оказавшись в очередной раз на сцене; с удовольствием "точил рифмы" внутри прозаических книг, раздражая одних, других оставляя равнодушными – и, смею надеяться, радуя третьих…
Началось это странно, чтоб не сказать: комично.
Отчего люди, разумные, добропорядочные существа, вдруг начинают говорить стихами? От любви, взаимной или несчастной. В приступе безумия. Повинуясь возвышенным порывам, подчиняясь ревнивой владычице-Музе – или хотя бы из вредности, желая досадить сопернику рифмованной гадостью пасквиля. Так или иначе, я впервые съехал на поэзию "от ремонта". Мы перебрались в новую квартиру на улице Петровского, бывшей Бассейной – помните? "Жил человек рассеянный на улице Бассейной…"? – и, глядя на воцарившийся хаос, смешной семилетка-первоклассник вдруг разразился поэмой.
Поменяли мы квартиру,
Там везде зияли дыры,
Стали делать мы ремонт –
Блохи выгнали нас вон…
Вот такая вульгарная лирика. Вот такой лирический герой среди мешков цемента и кирпичной крошки. Мой отец, артист разговорного жанра и эстрадный драматург, увидел в этом перст судьбы. Ну и я не подкачал: вскоре родились "Источник заразы" (о стае дворовых кошек, подкармливаемых добрыми соседками), "Мат" (о спортивном мате в палисаднике, а не о том, о чем Вы подумали), "В зоопарке я и Вовка…" – и романтическая "Баллада о Робин Гуде", чудачка в зеленом плаще, чудом затесавшаяся в компанию пролетариев от сатиры.
Стоит ли удивляться, что спустя полгода "ужасное дитя" поступило в литературную студию Дворца пионеров и школьников им. Постышева? Студию вел замечательный поэт и мудрый учитель Вадим Левин. Мы говорили о странных вещах. Например, взахлеб обсуждали: "Что можно делать при помощи стихов?" Поверьте, это не тот вопрос, на который ребенок ответит с легкостью. Здесь пасовали взрослые: родители с удовольствием оставались на наших "посиделках", принимая живейшее участие. Один отрок, чье имя стерлось в памяти, выдал: "С помощью стихов можно зарабатывать деньги!" Что ж, в определенной степени он оказался прав. Мы бросали друг дружке мячики: кто скорее вернет с рифмой? "Палка-галка" быстро уступило месту вопросу "Кремль?.." Мячик дрожал в руке. Черт его знает, с чем этот Кремль рифмуется… Кремень? Ремень? Я выдал несусветное: "Крем ль?" Этот загадочный крем, который вызывает у стихотворца явные подозрения, преследует меня до сих пор.
На конкурсе "Стихов про зверей" я отметился в жанре психологической миниатюры:
На шкафу сидит жирафа,
А козел стоит у шкафа,
Потому что тот козел
На жирафу очень зол.
Вскоре после этого четверостишия в литературной студии очутился некий Дмитрий Громов. Символично, не правда ли? Громов, значит, грянул, Ладыженский перекрестился. Призрак шкафа по имени Олди тогда еще бродил по далекой Европе, собираясь вернуться в Харьков только в 1990-м, лет через пятнадцать.
Шли годы. Гормоны бурлили в крови. Борода уже выросла, седина еще не пробилась, но бес настойчиво тарабанил в ребро. Нашлось место и любовным стансам, и пародиям, и "хайямкам", и театральным зонгам из пьес, которые я ставил, в которых играл. Ничтоже сумняшеся, я сочинял "под Вийона", играя "поющего" Франсуа в "Жажде над ручьем" Юлиу Эдлиса, сочинял "Солдатскую" и "Песнь конторщика" в дипломном спектакле "Когда фея не любит" Феликса Кривина, где заодно присвоил роль Короля; работал с рок-оперой по пьесе В. Коростылева "Король Пиф-Паф, но не в этом дело"…
Но сольная книга стихов?
Это было едва ли не самым фантастичным из написанного мной.
Как правило, куда отчетливее я представлял рифмы и ритмы в общем потоке романа: песни из спектакля, действующие заодно с актерами, музыкой, освещением и декорациями. Да, разумеется: и со зрительным залом. Многие стихи так и рождались, многие по сей день ждут своей трагедии или комедии. Но однажды Его Величество Читатель начали слать к своему покорному слуге фельдъегерей с депешами: ласковыми, гневными, настойчивыми или вкрадчивыми. Его Величество требовали того, о чем редко задумывался скромный певец. Его Величеству захотелось песен вне спектакля. Актеры могли отдохнуть, декорации – на время лечь в хранилище, и осветитель уже готов был уйти пить водку, выключив прожектора и загасив свечи.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});