Джек уже неделю жил в Хейсе, но Милли ни разу даже не позвонила.
В понедельник он поехал в Хэмпстед — заняться музыкой со своей тайской ученицей, потренироваться на лужайке в крикет, снова засесть за «Воды опасного путешествия» и маяться над пассажем со взрывом бомбы: он никак не может решить, где именно должны зазвенеть тарелки. Та скандальная сцена с Милли теперь кажется ему лишь игрой воображения. Милли запаздывает с работы, вот сейчас войдет и с порога заявит, что ей до смерти хочется выпить… Но тут в траве блеснули осколки стекла в липких потеках «перно», на которых копошились муравьи.
Он первым делом позвонил Кайе и, сославшись на тяжелое состояние матери, перенес встречу в Кенсингтон-гарденз на следующую неделю. Кайя разговаривала скупо, заметила лишь, что Говард уезжает работать на Сицилию, поэтому урок альта отменяется.
— Ах, да, на Сицилию, верно, помню, — отозвался Джек. — Вот здорово! Ну, а мы встретимся там же, у Питера Пэна. Я купил Яану набор для крикета.
— Хорошо.
Он съездил на Джермин-стрит, и в магазине мужской одежды «Чарльз Тиритт» купил для отца рубашку-поло с длинными рукавами: Доналду нравятся такие рубашки; потом прихватил в «Фортнуме» готовой еды и приехал в Хейс. Они решили поесть на воздухе. Сели за садовый столик и в унылом молчании приступили к трапезе, но оказалось, есть им придется под аккомпанемент громкого ритмичного «транса», гремевшего из стоявшей за забором машины с распахнутыми дверцами. В конце концов, не выдержав оглушительного шума, они ретировались в дом.
— Может, мне на них пожаловаться? — предложил Джек.
— Не хочу, чтобы ты тоже попал в больницу, а то и в морг, — ответил Доналд, вяло тыча вилкой в poulet de Bresse[131]. — Когда ты был совсем маленьким, тут бесчинствовали модзы[132] и рокеры. Потом — хиппи и скинхеды. А теперь — буйные психи в парусиновых туфлях.
Джек хмыкнул, давая понять, что оценил отцовскую шутку, тем более, что Доналд вообще-то не склонен к юмору; впрочем, тут же выяснилось, что он говорил совершенно серьезно.
Утро Джек, как правило, проводил в больнице, изредка позволяя себе передохнуть в безупречно чистеньком стильном ресторанчике, открывшемся в новом шикарном «Картрайт-центре». Корпус под этим названием вырос напротив больницы, на другом конце ухоженной лужайки. Что это за центр, Джек так и не выяснил, но в ресторанчике всегда было полным-полно врачей и сестер, сбегавших туда от больничной суматохи и убогости. В холле над фонтаном висела доска с длинным списком частных спонсоров центра, среди которых Джек, к своему удивлению, увидел строчку: «Ричард и Марджори Дюкрейн».
Мойна почти ничего не ела. Если утром ей забывали дать меню, чтобы она отметила галочкой блюда, которые ее устраивают, она оставалась вообще без еды. Когда Джек в первый раз приехал в больницу, ей принесли говядину под соусом карри и фруктовый пирог с патокой. Мойна велела няне отдать все Джеку:
— Его надо подкормить, — объяснила она.
Краснолицая низенькая няня, фигурой напоминавшая грейпфрут, приехала, как выяснилось, из Латвии. Разговаривала она строго и безапелляционно, без малейшего намека на чувство юмора. Тем не менее поднос с тарелками она все же в палате оставила. Джек звякал посудой, причмокивал, изображая, что ест, но от вида и запаха мяса его затошнило. Он впервые видел еду, столь сильно смахивающую на отбросы.
— Вкусно? — спросила мать.
— Пальчики оближешь, — ответил Джек. — Островато, правда.
— Здесь всегда так, — сказала она. — На кухне-то работают одни цветные.
Потом на смену Джеку приехал Доналд и взялся за пирог с патокой. Правда, его вставные челюсти тут же увязли в сладкой массе, норовя расстаться с деснами владельца; двухминутная суматоха вокруг пирога и зубных протезов отвлекла Мойну от ее неутихающей боли и уже потому была ей в радость.
Однажды утром, минуты через полторы после приезда Джека, она вдруг сказала:
— Надеюсь, у вас все нормально.
Голос у нее был даже не слабый, а необычно высокий и писклявый — таким, как правило, говорят актеры, изображая глубоких стариков. Она недвижно сидела в том же неудобном кресле, низко свесив голову, будто кланяясь после выступления.
— У кого «у вас»?
— У тебя и Милли.
— С чего это пришло тебе в голову?
— Когда у человека уйма времени, всякое приходит в голову, — не поднимая головы, ответила она.
Наверно, это металлическое сооружение и не дает шее срастись, подумал Джек. В последние дни глаза у матери тоже не те — они стали белесыми, будто еще более незрячими. До падения ее слепота была почти незаметна: ни черных кругов вокруг глаз, как у панды, ни шрамов, потому что авария была совершенно другого рода. А теперь в обе руки воткнуты капельницы, вокруг игл кровоподтеки, на подставках банки с физиологическим раствором, кругом пакеты и мешки для отходов жизнедеятельности — словно ее внутренние органы, вытащенные наружу. Но Джек отупел и уже не воспринимает весь этот ужас. Когда-то мать работала контролером на колбасном заводе, ходила, словно доктор, в белом халате, с модной тогда высокой прической и с блокнотом в руке; она сновала по цехам, давала указания, смеялась и отчитывала нерадивых. Надо это запомнить.
— Все отлично, — заверил Джек, чувствуя, что к горлу подступают рыдания.
Не хватает и ему развалиться на части. Он до боли закусил губу. Эта комната, соседняя палата, коридоры, вся больница пропахла вывернутым наизнанку телом. Кругом трубы, трубочки, провода. Прямо как Центр Помпиду. Вскоре после знакомства они с Милли побывали в Центре Помпиду. Там, на фестивале современного искусства, исполнялось одно из его ранних скрипучих сочинений, а позади оркестра на экранах целой шеренги телевизоров одновременно демонстрировалась авария на мотоциклетных гонках: пострадавший гонщик уползал с трассы, спина его в языках огня походила на покрытое пластинами тело стегозавра. И эти кадры повторялись снова и снова.
— Очень рада, — сказала мать; она не видела, что сын закрыл лицо руками. — Я считаю, Милли не только хорошо воспитана, она еще добрый и чуткий человек.
Глава десятая
Он надеялся, что Милли опомнится, осознает, сколько хорошего подарили им годы совместной жизни, и простит его. Трудно сказать, известно ли Ричарду и Марджори, что произошло между их дочерью и зятем, но Милли им, скорее всего, сама рассказала. Естественно, родители попытаются уговорить ее помириться с Джеком. Они же не какие-нибудь закоснелые рутинеры. История рода Дюкрейн изобилует скандальными связями и незаконнорожденными детьми.