Злоба бурлила в душе и искала выхода. Петр ревновал жену, к своему глубокому изумлению. И когда он представил, как лапал и целовал ее этот хорек-переросток, а сейчас мог его Катю и застрелить, долго сдерживаемый все эти дни гнев выплеснулся наружу. Схватив Гришку за мундир, Петр рывком поставил его на ноги и тут же врезал гвардейцу по роже, от души, вложив всю силу и ярость.
От удара Орлова отшвырнуло, и он снова спикировал в канал, подняв тучу брызг. На этот раз цалмейстер сам выплыл на поверхность и с трудом вылез на берег. От плюхи его губы были разбиты в кровь.
Екатерина подошла к Петру, прижалась к нему и стала ласково поглаживать по плечу ладошкой, успокаивая разгневанного супруга.
– Ух ты! – только и сказал Орлов и уважительно посмотрел на императора. Затем в его голове что-то щелкнуло, и он преклонил колени перед императорской четой.
– Ты же мог ее сейчас убить, сучий пес! – Рык еще не отошел от яростной вспышки. – Убивец недоделанный! С пистолетами да шпагой на безоружных нападать?! Где твоя честь была, или ты ее в чужой опочивальне оставил, похотливый козел!
– Прости дурака, муж мой. И меня тоже прости, – ласковый голос Екатерины произвел благотворное впечатление, и Петр начал успокаиваться.
И сразу же возникло ощущение, что жене стало стыдно за эту любовную связь с Орловым – румянец так и пылал по ее щекам. Екатерина опустилась на колени и поцеловала мужу руку, крепко прижалась к раскрытой ладони горячей щекой. Умная женщина прочитала его переживания, увидела ревность, осознала, какой стыд за нее и себя муж сейчас испытывает…
– Прошлое забыто и перечеркнуто. И ты прости меня тоже, – Петр поднял Катю с колен, – а этот… Пусть проваливает на все четыре стороны. Принуждать его к присяге на верность я не буду. Уезжайте из России, Орлов, и братьев своих заберите. А то клеймо подлецов здесь получите на всю оставшуюся жизнь. А я не буду карать вас за эту подлую попытку убийства моей жены и меня. Казначей выдаст денег, раз вы их так любите. Уходите!
– Простите, ваше императорское величество, и вы простите, государыня! – глухо прозвучал голос Орлова. Гвардеец справился с волнением и заговорил дальше: – Клянусь, что ни словом, ни делом я не причиню ущерба и огорчений. И буду уважать ваши величества и верно служить, где прикажете, не жалея сил и живота своего. На чем крест вам целую! – Орлов вытащил дрожащими пальцами из-под рубашки крест и поцеловал его.
– Ну что же с вами сделаешь?! Присягу вашу мы принимаем, Григорий Григорьевич! – Петр протянул ему ладонь, и тот коснулся ее разбитыми губами. Следом протянула руку гвардейцу и Екатерина.
– Отправитесь далеко, к американским берегам, на Аляску, губернатором. И сей богатый край к России полностью присоедините. И добычу золота там организуете. Езжайте немедленно в Кронштадт к братьям, посоветуйтесь. Можете ехать туда всей семьей, с чадами и домочадцами. Там, на рейде, возьмите шлюпку. Я вам завтра отпишу!
– Прощайте, Григорий Григорьевич, – эхом прозвенел голос Екатерины, и супруга подхватила Петра под руку. И чета медленно пошла к дворцу, но у столпившейся группы придворных остановилась.
Петр обвел всех грозным взглядом – и что ему оставалось еще в столь нелепом наряде. Но никто из придворных и охраны не думал хмыкать – адъютанты и лейб-казаки блудливыми нашкодившими котами отводили взоры к земле, понурив повинные головы.
– И это, Екатерина Алексеевна, моя личная охрана?! Так они обеспечивают нашу безопасность?! Здания и окрестности не проверяют, службой пренебрегают. Донцы, вы зачем тогда крест мне целовали, если царь собственной рукой от злоумышленников отбиваться должен? Так и скажите прямо – не желаем ваше величество охранять! Эх вы! – Петр выразительно махнул рукой, и они с женой удалились во дворец…
Петербург
Всего три дня прошло со дня принятия присяги императрице и самодержице Всероссийской Екатерине Алексеевне. И вновь в столице принимают присягу, вернее, переприсягу – его императорскому величеству и самодержцу Петру Федоровичу.
Прежняя присяга объявлялась в грозном царском манифесте недействительной, так как давалась под угрозой лишения живота злокозненными изменниками и на основании вздорных слухов о преждевременной и скоропостижной кончине природного императора.
А потому все население столицы обязывалось немедленно и безотлагательно присягнуть императору до наступления ночи, а те, кто не сделает это, будут объявлены изменниками и злодеями со всеми вытекающими отсюда последствиями для оных отказников.
В этот вечер у всех многочисленных церквей Петербурга было настоящее столпотворение. Сотни людей сгрудились у входов, но порядка не нарушали и только боязливо посматривали на драгун и кирасир генерала Румянцева, что ровными шпалерами выстроились у каждой церкви. Все торопились успеть, даже больные и немощные – попасть в лапы зловещей Тайной экспедиции никому не улыбалось…
– Ой, Матрена, надо быстрее бежать, принимать присягу благоверному государю нашему Петру Федоровичу!
– А я, любезный, завсегда императору нашему верен был. И ту присягу воровскую не принимал, за болезнью сказался. А сейчас повторно сходил и принял, чтоб все видели, как я его императорскому величеству предан всей душой и телом! Вот так-то, любезный!
– Кузьма, а Кузьма. Присягнул уже? Я тоже успел, одним из первых в церкви присягал батюшке нашему, кормильцу…
Пастор Бюшинг спрятал внутри ухмылку – надменный вице-президент Юстиц-коллегии фон Эмме одним из первых прибежал к нему в кирху и быстро принес присягу, благо давалась она по прежним листам и проходила в ускоренном порядке.
Обыватель только говорил: «Клянусь в верности императору и самодержцу Всероссийскому Петру Федоровичу» – и целовал крест, а затем ставил у секретаря подпись на присяжном листе.
Давая поцеловать крест советнику, пастор увидел большие испуганные и умоляющие глаза, и сразу же сообразил, что фон Эмме теперь по гроб ему обязан и выполнит любую его просьбу.
Ведь стоит сейчас Бюшингу донести в Тайную экспедицию, как господин вице-президент вынуждал его принимать ту июньскую присягу, как не только карьера, но и вся жизнь фон Эмме будет безжалостно сломана тяжелым маховиком правосудия…
Петергоф
Стол был накрыт великолепно. Большинство блюд было абсолютно неизвестными Петру, даже приблизительные названия не мог дать. Но в одном император чувствовал уверенность – поваров он проверил на детекторе и отравы мог не опасаться.
Положить яд кому-либо по пути от кухни до столовой было невозможно из-за чрезвычайных мер. Да и всех адъютантов Петр тоже проверил, памятуя печальный опыт князя Федора Барятинского. И ничего не поделаешь – ожегшись на молоке, всегда дуешь на воду.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});