Выводы думской комиссии поддержали многие депутаты. Трудовик Дзюбинский возмущался: в то время как понятие «гражданин» уверенно завоевывает правовое пространство, нам предлагают мерить всех людей по недвижимому имуществу и в зависимости от этого наделять их привилегиями. Следовательно, избирательное право получит не человек, не личность, а его имущество, его кошель:
«Земля, дом, даже скотный сарай – все это дает право быть участником в улучшении состоянии местной жизни; но образование, знания, личность не существуют, а существует только имущество, и оно дает человеку значение и право»[1557].
С этим трудно не согласиться: при таком подходе, декларирующем бессословность, на первый план выступали имущественные различия, подрывая тем самым идеологию самоуправления.
Но с наиболее страстной критикой обрушились на законопроект проправительственные силы. Перспективу уравнения в правах с зажиточными крестьянами-хозяевами дворянство встретило без восторга. Именно его сопротивлением объясняется крайне медленное прохождение законопроекта о местном самоуправлении в обеих палатах: и в Государственной думе, и в Государственном совете он лежал по три года[1558]. В ход пошли знакомые аргументы о преждевременности такого развития событий, о неподготовленности крестьянства к участию в проектируемой управленческой модели, о том, что влияние правительства на ход сельской жизни будут сведено на нет и т.д.[1559] Кроме того, влиятельные оппоненты законопроекта уверяли: состыковать новую бессословную единицу с сословным земством – это все равно, что пристроить к петербургскому Исаакиевскому собору московский храм Василия Блаженного.[1560] Тревожил правых и политический аспект: они видели в бессословной волости площадку для разложения народа[1561]. Их недоумение вызывал также тот факт, что в одном управленческом органе власти предполагали собрать дворян и крестьян. Как заявил П.Н. Дурново:
«рискованно создавать самоуправляющиеся единицы, смешивая в них большое число людей неимущих с весьма малым числом имущих... когда все помыслы неимущих направлены к отбиранию земли у имущих»[1562].
В итоге важное дело реформы местного самоуправления было свернуто: провести в жизнь новые принципы управления не удалось. Кстати, заметим: во время слушаний по земельным делам крестьянские депутаты буквально не сходили с думской трибуны, страстно отстаивая свою точку зрения. А в дебатах о бессословной волости никто из них не выступил ни разу; они даже не появились в зале, что и было замечено другими ораторами[1563]; очевидно, перспектива единого с дворянством волостного органа их не очень занимала.
Возвращаясь к столыпинским преобразованиям в целом, следует сказать, что перевод крестьянского мира на рельсы частной собственности сопровождался ломкой привычного жизненного уклада. Перестройка общества в русле буржуазных ценностей потребовала усиления национально-православной риторики, особая роль отводилось религиозной политике. П.А. Столыпин провозглашал:
«Православие – это жизненная основа нашего государства, душа народная, объединившая и объединяющая миллионы русских»[1564].
По мысли государства, именно православие обязано взять на себя функцию сглаживания издержек капиталистической практики; православная религия должна, насколько это возможно, смягчать, гармонизировать отношения между бедными и богатыми.
Подобный опыт был наработан западными странами, которые столкнулись в свое время с теми же проблемами. К их решению там активно подключались христианские церкви, на основе религии пытаясь наладить взаимодействие разных экономических слоев. О том, как это происходило, поведал чиновник духовного ведомства В.К. Саблер (обер-прокурор Синода в 1911-1915 годах), собравший обширный материал о работе на этой ниве европейских церквей. Он посетил целый ряд предприятий в разных странах, где сумел разглядеть, как два, казалось бы, враждебных фактора – капитал и труд – сливаются в одну творческую силу. Например, подобную идиллию В.К. Саблер обнаружил на фабрике в г. Реймсе (Франция). Хозяин с семьей являли рабочим образец добротной христианской жизни, постоянно заботились об условиях их существования, жили с ними одними интересами, все вопросы обсуждали совместно, вместе пели псалмы, штрафы назначали ничтожные, мастерам в обиду не давали и т.д. В результате хозяева окружены вниманием и заботой: нет даже намека на конфликты[1565]. Затем Саблера привлекла итальянская Феррара, где один крупный землевладелец не мог ни о чем думать, кроме как о крестьянах, живущих по соседству. Он настойчиво учил их хозяйствовать по науке; серьезно беспокоясь о досуге тружеников, отдал старинный замок с садом под народный дом для лекций и конференций[1566]. Таких примеров на страницах книги немало. Их упоительное изложение сопровождается повторением глубокой мысли:
«Только совместная работа в христианском духе есть единственное спасительное средство, упрочивающее нравственное и материальное благополучие»[1567].
Не беремся здесь детально рассматривать взгляды очарованного В.К. Саблера на европейскую действительность, отметим лишь, что роль христианства в качестве инструмента по достижению социального мира широко рекламировалась и в России. В этом смысле власти возлагали на православие определенные надежды. Напомним, что подобный подход разделяли также религиозные круги, призывавшие к обновлению синодальной церкви. Среди обновленцев наиболее ярко заявлял о своей социальной позиции известный священник Г.С. Петров (в 1908 году лишенный за это сана). Он прямо говорил, что для оздоровления общественной обстановки одни должны дать, другие – получить; если этого не произойдет по доброй воле, то неимущие прибегнут к силе[1568]. Решить дилемму должна помочь православная церковь: для нее открывается широкое и светлое поле деятельности. Причем она:
«должна идти не с одним только словом утешения к обездоленным, не с одной проповедью покорности, а и с призывом к справедливости к людям, могущим черному труду создать более светлое положение»[1569].
Но для того, чтобы приступить к решению этой задачи, РПЦ нуждается в серьезном обновлении, в противном случае она будет просто не в состоянии адекватно отвечать на вызовы времени. Собственно, в этом и состояло основное отличие: Синод считал, что православной церкви все по плечу, если безбожники не будут чинить ей препятствий, а религиозные реформаторы настаивали на формировании ее нового облика. Но никто из них не ставил под сомнение действенность православия в России. Православная принадлежность большинства русских людей не обсуждалась. Отход же значительной части населения от господствующей церкви, особенно явно наметившийся после 1905 года, находил свое обоснование: официоз расценивал это как следствие агитации атеистов, а оппоненты – как ущербность синодальной практики.
Вот в этом, на наш взгляд, и заключалась коренная ошибка. Понятно, что объединительные христианские мотивы могут возыметь реальное действие в смысле сглаживания социальных противоречий только в однородной конфессиональной среде. При проведении болезненных реформ с различными интересами это позволяло сохранять идейно-нравственный стержень, апеллируя к которому можно выстраивать какие-то невраждебные отношения между бедными и богатыми. Кстати, идеолог российской землеустроительной реформы датчанин А.А. Кофод хорошо это чувствовал. Как он отмечал, в Ковенской губернии антагонизма между помещиками-поляками и крестьянами-литовцами не наблюдалось, поскольку те и другие были католиками. А в тех западных губерниях, где помещики-поляки были католиками, а русские крестьяне – православными, всегда ощущалась повышенная напряженность[1570]. Да и примеры из европейского опыта, приведенные Саблером, относились либо к католикам, либо к протестантам. В Европе эти недружественные христианские течения история уже давно развела по отдельным странам, и там речь шла о работе церквей в однородной религиозной среде. О том, что единая – в данном случае православная – церковь существует и в России, доказывать кому-либо, тем более в начале XX века, было излишне. И все-таки социальное сотрудничество под эгидой православия в России, мягко говоря, не налаживалось. Та атмосфера, в которую в ходе перемен погружалось российское общество, приводила в растерянность наблюдателей. Известный философ и публицист князь Е.Н. Трубецкой отмечал настойчивость властей по насаждению слоя мелких владельцев, писал об улучшении материального благосостояния и т.д. Но, с другой стороны, его все больше беспокоила идейная, духовная сторона дела. Будущее страны, рассуждал князь, не может основываться исключительно на экономических трансформациях: