разгильдяев в бригаду тоже затесалась.
И — студент-очкарик Алексей Рокшан. Бригадир Калистратыч (из урок, перековавшихся на Беломорканале) оглядел его, не скрывая брезгливого сомнения. Но принял, пообещав: начнет доходить — выгонит на хрен.
Оформили в сельсовете аккордный договор, шлепнули лиловую печать… И работа закипела.
Ну, на самом деле-то работа «кипела» лишь в бодрых газетных статьях, живописующих успехи индустриализации…
А рыть водоспуск бригада начала спустя пять дней, после того как была успешно пропита большая часть аванса. «Рыковка», слава труду, в сельпо отпускалась свободно, без талонов и карточек (не в пример прочим продуктам).
Но, так или иначе, копать стали. Вручную, понятно, какие уж там экскаваторы. Ничего, лопатами да тачками каналы от моря до моря строили. А уж канаву в пару сотен метров, от пруда до спускающегося к речонке Чугуйке овражка… и говорить не о чем.
К тому же на второй день праведных трудов повезло работягам редкостно. Откопали старинную и толстую — человек залезть может — свинцовую трубу с запорным устройством. Шла она аккурат вдоль намеченной трассы водосброса.
Надо понимать, отнюдь не дураки копали старый пруд. И подумали о том, что водоем порой надо спускать и чистить — дабы не тревожили комары сон помещичий…
Находка вызвала двоякие чувства. С одной стороны, труба позволяла свести объем землеройных работ к минимуму. С другой стороны — возникло сомнение: оплатит ли сельсовет эти самые уменьшившиеся объемы?
Посовещавшись, решили: никому ничего не рассказывать. Имитировать на стройке активное копошение. А через недельку начать спуск воды посредством обнаруженного устройства. Кто заинтересуется — отвечать: сами, мол, и проложили трубу. Из подручных материалов. Рационализация, дескать.
Так и сделали.
Раскопали в овражке выходную часть трубы, тоже перекрытую клиновидным затвором. Для вида еще кое-где поковыряли землю… Правда, назначенный срок выждать не сумели. Не удержались, начали спускать пруд через четыре дня.
Уходила вода долго, не меньше недели. Но ушла, оставив непролазные залежи топкой илистой грязи. Ил частично сгоняли лопатами к той же трубе (уползал он по ней медленно, неохотно), частично вывозили на подводах жители Щелиц — удобрять поля и огороды.
В жиже плескалась не ушедшая с водой рыба, большая и маленькая. Караси. Стали они для бригады дополнительным источником дохода, хоть и не денежного, — за стаканчик первача работяги позволяли местным набрать рыбы, сколько смогут унести, хоть мешок. Щелицкие мужики и парни, догола раздевшись, лезли в грязь, собирали, — год выдался не самый сытный. Наиболее крупных рыбин, выследив по сильному бултыханию, рабочие ловили бельевой корзиной для себя, — на закуску.
Ночевала бригада здесь же, у пруда — отведенный для жилья барак оказался на дальнем конце Щелиц, никому не захотелось таскаться дважды в день по две с половиной версты, с горы да в гору. Соорудили на скорую руку навес от дождя, натаскали соломы — ночи теплые, жить можно. У костра засиживались далеко за полночь, пили водку, запекали над угольями рыбу, травили всевозможные байки, народ подобрался тертый, всякого-разного повидавший в жизни.
Порой приходили на вечерние посиделки местные мужики, те «рыковку» не жаловали, приносили бутыли с мутным первачом, вели долгие обстоятельные разговоры, выспрашивая о городских новостях — газетам да изредка заезжавшим агитпроповским лекторам здесь не больно-то доверяли… В ответ аборигены рассказывали истории из местной жизни, обычно простые и незатейливые, — но ярким пятном на их фоне выделялись замысловато сплетенные рассказы деда со странным прозвищем Милчеловек, зачастившего в гости к бригаде. Талант рассказчика Милчеловек имел незаурядный, а еще имел обыкновение обрывать повествование на самом интересном месте: вздыхал, жаловался на ослабевшую память, да косился на бутылку с казенной (сам всегда приходил без выпивки). Наливали, что поделаешь…
Прозвучала легенда и про помещичий клад — причем в весьма своеобразной и развернутой интерпретации:
— …тады жена его, мил человек, церкву тут отгрохать решила, — неторопливо рассказывал дед, помешивая угли в костре обгоревшей палкой. — Денех уплатила немеряных, хитектора с городу выписывала. Ну, отгрохала — храмина знатная, сами видали, склад там щас артельный… Сам химандрит Феоктист приехал с Печорского монастырю, — освятить, значить. Святой был человек, хоть и полный контрик. Да тока, мил человек, не заладилось дело-то. Даже в церкву химандрит не зашел — развернулся и укатил. Нечистое, дескать, место, негоже стоять храму Божему… И точно — начались с той поры дела на холме Новицком на диво странные, нечестивые…
Милчеловек замолчал, бросил выразительный взгляд на бутыль… Выпив, продолжил:
— Помещик-то Новицкий хитер оказался. Он, мил человек, не просто золото свое в пруду схоронил, он к нему и охранщицу приставил. Первым Филя Чубахин через то пострадал, жил тут такой парень — тридцать лет уж без чутка, а не женатый. Лютый был чё до девок, чё до вдов, чё до баб замужних… Наши-то не раз его и на кулачки брали, и дрыном уму-разуму учили — а все неймется парню. Не токма в Щелицах озорничал — и в Лытино, за пять верст, ходил, и в Заглинье, в Новицкое тож шлялся… И вот шел как-то по ночному времени к мельнице лытинской, — прослышал, чё мельник Ерофей в город подался, а жена его, молодая да пригожая, одна осталась. Ну и засвербел бес в портках. Пошел, да не обломилось — Ерофей за женой строго приглядывал, попросил, уезжаючи, шурина пару ночей на мельнице переночевать, да есчё два кобеля здоровущих во дворе гавкали, непривязанные… Обратно поплелся Филька, идет, сам тех кобелей злее. Глядь — на Лытинском холме девка встречь ему из кустов выходит. Он так и обмер — молодая, из себя красивая, и голым-гола, как из бани выскочимши… Руки к нему тянет, Фильку долго упрашивать не надоть — обнимает-целует её, даже мысля не ворохнулась: кто, мол, такая да зачем тут шляется… Только чует: не так чёй-то всё, на вид девка молодая и гладкая, а пощупать — дряблая да осклизлая какая-то. А изо рта у ей, мил человек, гнилью болотной пахнуло… Глянул Филька вроде как в сторону, а сам глаза на девку скосил — и обомлел аж: старуха к нему ластится, седая, морщинистая… Тока хотел оттолкнуть ея да перекреститься — тут она ему зубами в лицо и вцепимшись. Где целовала, там, мил человек, и вгрызлась плотоядно… Он в крик, да бежать, — скумекал, на кого нелегкая вынесла…
Алексей слушал внимательно, стараясь запомнить не только лишь сюжет, но и характерные обороты речи.
Милчеловек вновь сделал многозначительную паузу. В полуосушенном пруду всплескивала рыба — и казались те звуки в ночной тишине слишком громкими. А когда где-то неподалеку ухнул