Германский и австрийский генеральные штабы в своих сведениях о положении на театре военных действий продолжают придерживаться принятой ими системы: по телеграфным сообщениям «Агентства Вольфа», германская армия «одержала полную победу над русскими войсками в Восточной Пруссии и отбросила их за пограничную линию…».
Правдивость и ценность этих сведений не требуют каких-либо пояснений.
Огня под полой не унесёшь!..
58
После боя. Картины котла глазами лошади. – Лошади. – Брошенное имущество. – Люди. – Русские пленные. – Пленные генералы. – Концентрационный лагерь.Экран
= Морда лошади,
непородистой, гнеденькой, русской. Беззащитная, незлобивая морда.
А отчаянья может выражать не меньше человеческого: что со мной? куда я попала? Сколько смертей я видела! – и вот при смерти сама.
С неё хомут так и не снят. И не расслаблен.
Измождена, ноги еле держат. Её не кормили, не выпрягали, а только хлестали – тяни! спасай нас! Уж вырвалась сама, оборванные постромки.
Перебрала ушами, бредёт безнадёжно куда-то,
где нога увязает в
чавкающей
мочажине.
Вздёрнется, с усилием выберется из гиблого места,
опять бредёт, заступая постромки, волочащиеся по земле,
голову низко опустила, но не травы ищет, её здесь нет…
Пугливо обходит
лошадиные трупы. Все четыре ноги столбиками вверх и животы вспухшие.
Какие вспухшие! при смерти – как увеличивается лошадь!
А человек – уменьшается. Лежит ничком, скорченный, маленький, не поверить, что от него был весь гром, вся стрельба, всё передвижение этих масс,
теперь брошенных, поваленных. Повозка в канаве на боку,
а колесо верхнее стало как руль…
Фургон, как бы в ужасе опрокинутый на спину, а дышло вверх…
взбесившаяся телега, стоймя на задних…
перепутанная, разорванная, разбросанная упряжь…
кнут…
винтовки, штыки отдельно и ложи отбитые…
санитарные сумки…
офицерские чемоданы…
фуражки… пояса… сапоги… шашки… полевые офицерские сумки…
солдатские заспинные мешки…
иногда – и на трупах…
Бочки – целые, и пробитые, и пустые…
мешки – полные, полуполные, завязанные, развязанные…
немецкий велосипед, не довезенный до России…
газеты брошенные… «Русское Слово»…
писарские документы шевелятся под ветерком…
Трупы этих двуногих, которые нас запрягают, погоняют, секут кнутом…
и – наши опять, лошадиные трупы.
Если выворочен живот у мёртвой лошади, то
крупные
мухи, оводы, комары над гниющими вытянутыми внутренностями
жадно жужжат.
А выше, выше
птицы кругами летают, снижаются к падали
и кричат, волнуются на десятки голосов.
= Нашей лошади этого не забыть. Да она
= не одна здесь! О-о-о-о, сколько тут бродит их, по битвищу,
на низменной, болотистой, проклятой местности,
где всё это брошено, кинуто, перевёрнуто,
между трупов и трупов.
= Бродят лошади десятками и сотнями,
сбиваются в табуны,
и по две, по три,
потерянные, изнеможённые, костлявые, ещё живые, кому вырваться удалось из мёртвой упряжи,
а кто и в сбруе, как наша,
или с оглоблями тащится,
или – две, а между ними волочится вырванное дышло…
и – раненые лошади есть…
ненаграждённые, неназванные герои этого сражения, кто протащил на себе по сто, по двести вёрст
всю эту артиллерию, теперь мёртвую, утопленную в болоте…
всё это огневое снабжение, зарядные ящики на цепях, поди потяни их!..
= А кто не вырвался – вот их судьба: вперекрест друг на друге две полных убитых упряжки, три выноса и три…
так и лежат, топча и давя друг друга, мёртвые…
а может, и не все мёртвые, да некому выпрячь и спасти.
= Или вот, мёртвые упряжки, накрытые обстрелом
на подъезде снять батарею с позиции. Батарея – била до последнего: разбитые орудия,
убитая прислуга вокруг,
и – полковник, косая сажень, видно командовал вместо старшего фейерверкера…
Но и трупами немцев, погибших при атаке, заложено поле перед батареей.
= А лошадей – ловят. Гоняются за нами, хватают…
а мы, лошади, шарахаемся…
а они опять ловят, вяжут…
Это – немецкие солдаты,
такой уж им приказ, не позавидуешь – за лошадьми гоняться,
пропадают тысячи трофейных лошадей.
= Да не только за лошадьми. Вот на краю леса строят колонну
русских пленных,
и раненых, неперевязанных.
А глубже в лесу, глубже,
лежат на земле ещё многие, обезсиленные или спящие,
или раненые,
а немцы – цепью идут по лесу
и находят, вылавливают их,
как зверей,
поднимают,
а когда тяжело раненный —
выстрел
достреливают.
= Вот и колонна пленных тянется, почти без конвоя.
Лица пленных. О, жребий тяжкий – знает, кто его испытал!..
Лица пленных… Плен – не спасенье от смерти, плен – начало страданий.
Уже сейчас клонятся, спотыкаются,
а особенно плохо – кто ранен в ногу.
Только верный товарищ, если за шею обнять его,
ведёт тебя, полунесёт.
= А другим пленным ещё хуже: не идти налегке, но, вместо лошади впрягшись,
свои же пушки русские, теперь трофейные, вытаскивать,
выталкивать, выкатывать,
победителям к шоссе, где разъезжают на блиндированных автомобилях,
и самокатчики вооружённые,
и при пулемётах сидят, готовые к стрельбе.
= Здесь уже много выстроено, составлено русских пушек, гаубиц, пулемётов…
= А ещё тянут по шоссе рослые битюги большую обывательскую фуру с жердяными наставками, на какой сено возят. А в ней везут
ближе, крупней
русских генералов!
Только генералов! – девять штук.
Смирно сидят на подостланном, подвернув ноги,
все головы в одну сторону, все в нашу сторону смотрят покорно,
покорные своей судьбе. Кто тёмен, а кто даже и спокоен очень: отвоевались, меньше забот.
= Останавливает фуру, у своего автомобиля стоя,
немецкий генерал, невысокий, остроглазый, несколько дёрганый, может быть, по торжеству, —
генерал Франсуа, с победительным прищуром.
Не жалко ему этих генералов, но – презирает он их убогость. И жестом:
пересаживайтесь! что уж там на фуре! у нас
автомобилей на генералов хватит, вот четыре стоят.
= Разминая затекшие ноги, русские генералы сходят с фуры,
пристыженные, отчасти и довольные почётом,
садятся в немецкие автомобили.
= А пешую колонну ведут
в загон для людей, обтянутый
временной колючей проволокой, почти условной,
на временных шестах, прямо в поле.
Тут пленные по голой земле рассеялись —
лежат, сидят, за головы взявшись,
стоят и ходят,
измученные, обшарпанные, перевязанные, неперевязанные, в кровоподтёках, с открытыми ранами,
а некоторые, почему-то, в одном белье,
иные разуты,
и, конечно, все некормлены.
Через проволоку смотрят на нас покинуто, скорбно.
= Новинка! как содержать столько людей
в голом поле, и чтоб не разбежались!
А куда ж их девать?
= Новинка! кон-цен-тра-ционный лагерь!
ДОКУМЕНТЫ – 7
19 августа 1914
ОТ ШТАБА ВЕРХОВНОГО ГЛАВНОКОМАНДУЮЩЕГОВследствие накопившихся подкреплений, стянутых со всего фронта благодаря широко развитой сети железных дорог, превосходные силы германцев обрушились на наши силы около двух корпусов, подвергнувшихся самому сильному обстрелу тяжёлой артиллерией, от которой мы понесли большие потери. По имеющимся сведениям войска дрались геройски; генералы Самсонов, Мартос, Пестич и некоторые чины штабов погибли. Для парирования этого прискорбного события принимаются с полной энергией и настойчивостью все необходимые меры. Верховный Главнокомандующий продолжает твёрдо верить, что Бог нам поможет их успешно выполнить.
59
Разными выросли Саша и Вероника Ленартовичи. – Пламень тётей Адалии и Агнессы. – Тщетные усилия их в правильном воспитании Вероники. – Ренегатская эпоха. – Ликоня. – Жизненные взгляды девушек. – Тёти убиваются позорным патриотизмом первых дней войны. – О заседании Государственной Думы. – А по Вероне и Ликоне – скользит.Бывают же дети – перенимают наши обычаи и взгляды так, что лучшего не пожелать. А другие – как будто и не ослушные, на каждом детском шагу ведомые как будто правильно, – вырастают упрямо не по нашей линии, а по своей.
И то и другое узнала Адалия Мартыновна, после смерти братниной жены, а потом и старшего брата взявшись растить одиннадцатилетнего Сашу и шестилетнюю Веронику. И сестра Агнесса, через несколько лет воротившаяся по амнистии Пятого года из Сибири, должна была, при всём своём жаре и напоре, убедиться в том же.
Конечно, тут не только характер: Саше было уже 16 лет, когда казнили дядю Антона, он много перенял от него ещё при жизни и готов бы был вместе с ним идти на акт, если бы тот позвал. Саша сохранил этот порыв, его затопляли интересы и боли общественные, вне их он не понимал жизни или какой-то там карьеры. Каждого человека, каждое событие, каждую книгу истолковывал Саша в главном контрасте: служат ли они освобождению народа или укреплению правительства.