– Так вот, шеф. Мне жаль тебя огорчать. Ты славный парень. И мне не хочется твоего разочарования.
– Она, ты хочешь сказать, стерва?
Он засмеялся:
– О нет! Это было бы даже прелестно!
– Ну, может, она какая-нибудь…
– Шеф, она – никакая!
Мне смешно стало.
– Ну, это я уж не верю. Какая-нибудь да есть. Просто ты её не знаешь.
– Почему я думаю, что я её всё-таки знаю, шеф? Потому, что сам такой же. Понимаешь, мы, наверное, все серьёзно больны. Я и о себе, и об Алике говорю, и о чудных наших приятелях, которые остались в Питере, считаются нам компанией. Все милые, порядочные люди. Не гадят в своём кругу. Не делают карьеры один за счёт другого. А это уже доблесть, шеф. Но на самом деле положиться на них нельзя. Потому что – никакие. Наверное, когда людям долго говорят одно, а потом – совсем другое, это не проходит безнаказанно. В конце концов рождается поколение, которое уже не знает, что такое хорошо и что такое плохо.
– Что ж вам такого говорили?
– Ну, не нам, предкам нашим. Мы ещё не так далеко от них ушли… Это же всё было – отрекись от отца с матерью, если их в чём-то подозреваешь, забудь про гнилые, так называемые родственные чувства. Потом – сказали наоборот: нужно было верить своему сердцу, а не верить – ложным наветам. Теперь как будто всё верно? А вот во время войны – мне отец рассказывал – висел на нашем доме такой плакат: «Граждане, не верьте ложным слухам!». И никто не смеялся. А ведь смехотура – как же распознать, где ложные, а где нет? Ну, хорошо, а если наветы были – не ложные? Действительно предкам чего-то там не нравилось. Тогда отречься – можно? Тогда разоблачить их – это доблесть? Скажешь, эта ситуация вроде бы миновала. А не слышал ты, что не нужно нам ложного чувства товарищества, а нужно перед всем коллективом выступить против лучшего друга своего? Пожалуй, не совсем миновала? Вот так, шеф. Сначала одно, потом совсем другое, потом опять то же самое. И всё, чёрт меня дери, с пафосом! Где уж нам разобраться, кто там прав был – отцы или дедушки? Нам бы как-нибудь свой век прожить без подлостей.
– Так всё-таки – насчёт Лили?
– Шеф, вот за что я тебя уважаю! Ты последователен. Дитя природы. Ты всё-таки хочешь знать – хорошая она или плохая. Слышал ты про такую философскую систему – данетизм? Один мой приятель, Вадик Сосницкий, считает себя её основоположником. Он великий человек, Вадик. Может быть, не меньше, чем Аристотель. Это такой философ был в древности, воспитатель Саши Македонского, первого фашиста. Он же, по некоторым сведениям, выдумал диалектику. Так вот, данетизм – это её дальнейшее развитие, высший расцвет, дальше уже развиваться некуда. Понимаешь, в русском языке есть слово «да» и есть слово «нет». А вот слово «данет» катастрофически отсутствует. Вадик Сосницкий считает, что его просто необходимо ввести, с каждым десятилетием человечество будет всё больше в нём нуждаться. Мы с ним затевали такую игру: «Вадик, любишь ты свою Алку?» – «Данет». – «Хочешь на ней жениться?» – «Данет». – «Хочешь, чтоб она ушла и не появлялась?» – «Данет»… Спросишь его, уже для смеха: «Но кирнуть с нами, в смысле выпить – хочешь?» – И что думаешь – Вадик и тут себе верен: «Данет»!
– Делать вам больше не хрена!
– Теперь, шеф, я скажу тебе о Лиле. Насколько я понял, это ты её приглашал в «Арктику». Так вот, она весь вечер говорила об этом. Что она должна, должна, должна пойти. Что её мучит совесть, совесть, совесть. Нам с Аликом это просто надоело, мы её уже в шею гнали. А она – клялась и продолжала с нами трепаться. Не знаю, как ты, а по мне – так лучше, если тебя отшивают сразу и посылают подалее, чем вот такие вшивые угрызения. Нравишься ты ей? Данет. Она такая же данетистка, что и Вадик, и все мы. Ну, вот, шеф. Если ты хоть что-нибудь понял – я счастлив. Озадачил я тебя сильно?
– Ничего, переживём.
– Тогда я могу спокойно заснуть. Сном праведника. Чао!
Он ушёл. А я залез повыше, на ростры, сел там под шлюпкой. Там было ветрено, и трансляция ревела джазами над самым ухом, и сажа летела из трубы, но хоть можно было одному побыть и кое о чём подумать. Одно я понял – не нужно мне перечитывать её письма, ничего я там не найду между строчек. А нужно встретиться и посмотреть на неё – пристально, как я никогда, наверно, к ней не приглядывался.
Чёрные облака несло ветром в корму, и уходили назад корабельные огни – топовые, ходовые, гакабортные и лампочки на вантах. Какой-то праздник был у англичан, и все мачты оконтурились огнями.
Глава третья
Граков
1
Утром я первое, что увидел, – базу.
Я вышел поглядеть, как там моя роба, и сразу в глаза бросилось – огромный серо-зелёный борт, белые надстройки, жёлтые мачты и стрелы. База от нас стояла к весту, в четверти мили примерно, а за нею плавали в дымке Фареры – белые скалы, как пирамиды, с лиловыми извилинами, с оранжевыми вершинами. Подножья их не было видно, и так казалось – база стоит, а они плывут в воздухе.
Перед нами ещё штук восемь было траулеров, и все, конечно, друг друга стерегли, чтоб никто не сунулся без очереди.
И тихо было вокруг, временами лишь вахтенный штурман с плавбазы покрикивал в микрофон:
– Восемьсот двенадцатый, подходите к моему третьему причалу.