уже многолетне влюблён в госпожу Красоткину, и уже раз, назад тому с год, почтительнейше и замирая от страха и деликатности, рискнул было предложить ей свою руку, но она наотрез отказала, считая согласие изменой своему мальчику, хотя Дарданелов, по некоторым таинственным признакам, даже может быть имел бы некоторое право мечтать, что он не совсем противен прелестной, но уже слишком целомудренной и нежной вдовице. Сумасшедшая шалость Коли, кажется, пробила лёд, и Дарданелову за его заступничество сделан был намёк о надежде, правда отдалённый, но и сам Дарданелов был феноменом чистоты и деликатности, а потому с него и того было покамест довольно для полноты его счастия. Мальчика он любил, хотя считал бы унизительным пред ним заискивать, и относился к нему в классах строго и требовательно. Но Коля и сам держал его на почтительном расстоянии, уроки готовил отлично, был в классе вторым учеником, обращался к Дарданелову сухо, и весь класс твёрдо верил, что во всемирной истории Коля так силён, что “собьёт” самого Дарданелова…» Учитель и вправду не смог ответить на вопрос Коли об основателе Трои, но зато он спас его от исключения из школы после упомянутой «сумасшедшей шалости», когда Коля на спор пролежал меж рельсами под промчавшимся поездом. Сам Красоткин своего учителя и потенциального отчима снисходительно характеризует в кругу товарищей так: «Я про Дарданелова ничего не говорю: человек с познаниями, с решительными познаниями…»
Смешная фамилия учителя созвучна проливу Дарданеллы, соединяющему Эгейское и Мраморное моря, и особый комизм состоит в том, что как раз в тех местах и находилась древняя Троя, основателей которой не знает учитель Дарданелов.
Дарзан Алексей Владимирович
«Подросток»
Приятель князя Сергея Петровича Сокольского, игрок и повеса. Аркадий Долгорукий впервые видит его, когда сидит на положении незваного гостя у Сергея Петровича, к тому пришёл действительно важный гость — Нащокин Ипполит Александрович, и в это время совершенно не вовремя появился Дарзан:. «Это был ещё очень молодой человек, впрочем лет уже двадцати трёх, прелестно одетый, хорошего дома и красавчик собой, но — несомненно дурного общества. В прошлом году он ещё служил в одном из виднейших кавалерийских гвардейских полков, но принуждён был сам подать в отставку, и все знали из каких причин. Об нём родные публиковали даже в газетах, что не отвечают за его долги, но он продолжал ещё и теперь свой кутёж, доставая деньги по десяти процентов в месяц, страшно играя в игорных обществах и проматываясь на одну известную француженку. Дело в том, что с неделю назад ему удалось выиграть в один вечер тысяч двенадцать, и он торжествовал. С князем он был на дружеской ноге: они часто вместе и заодно играли; но князь даже вздрогнул, завидев его, я заметил это с своего места: этот мальчик был всюду как у себя дома, говорил громко и весело, не стесняясь ничем и всё, что на ум придет, и, уж разумеется, ему и в голову не могло прийти, что наш хозяин так дрожит перед своим важным гостем за своё общество…»
Дарзан с его образом жизни, естественно, попадает в «поле интересов» мошенника и интригана Стебелькова, который признаётся Аркадию, что уже раздобыл-имеет фальшивый вексель на восемь тысяч, подписанный Дарзаном. Этот персонаж активно участвует в сцене, когда Подросток выигрывает на рулетке огромную сумму денег и затем попадает в ужасную ситуацию, когда его обвиняют за игорным столом в воровстве…
Дарья Алексеевна
«Идиот»
«Старинная и верная приятельница и сообщница» Тоцкого, ставшая подругой Настасьи Филипповны Барашковой. Повествователь мимоходом отзывается о ней так: «Дарья Алексеевна, барыня бойкая и видавшая всякие виды, и которую трудно было сконфузить…» В другом месте добавлено о ней: «Это была женщина добрая и весьма впечатлительная…» По лёгким намёкам можно понять, что она чуть завидует ослепительной красоте и успеху у мужчин своей младшей подруги. К примеру, в сцене «торга» Настасьи Филипповны с Парфёном Рогожиным, когда речь зашла о ста тысячах рублей, Дарья Алексеевна в сердцах восклицает: «И неужели ты с этаким отправиться хочешь, хоть и за сто бы тысяч! Правда, сто тысяч, ишь ведь! А ты сто тысяч-то возьми, а его прогони, вот как с ними надо делать; эх, я бы на твоём месте их всех… что в самом-то деле!..» Это вырвавшееся «я бы на твоём месте» о многом говорит. В доме Дарьи Алексеевны в Павловске состоялась встреча Настасьи Филипповны с Аглаей Епанчиной — разговор-поединок двух соперниц; в доме же Дарьи Алексеевны Настасья Филипповна жила и готовилась к свадьбе с князем Мышкиным. Что любопытно, повествователь говорит об этой даче как о «большом и старом деревянном доме», Ганя Иволгин утверждает в разговоре с Мышкиным, что живёт Дарья Алексеевна «где-то в какой-то Матросской улице, в небольшом, неуклюжем домике», а Ипполит Терентьев, в свою очередь и, разумеется, аллегорически, говоря тому же князю о предстоящей встрече Аглаи с Настасьей Филипповной, называет и саму Дарью Алексеевну «двусмысленной госпожой», и дачу её в Павловске — «двусмысленным домом».
Дарья Онисимовна (Настасья Егоровна)
«Подросток»
Вдова надворного советника, мать Оли — девушки-самоубийцы. В третьей части ошибочно именуется Настасьей Егоровной. Аркадий Долгорукий, до этого видевший её мельком, впервые разглядел уже после смерти Оли, когда та уже чуть успокоилась и согласилась подсесть к столу с самоваром: «…даже мать выкушала две чашечки, конечно после чрезвычайных просьб и почти насилия. А между тем, искренно говорю, никогда я не видел более жестокого и прямого горя, как смотря на эту несчастную. После первых взрывов рыданий и истерики она даже с охотой начала говорить, и рассказ её я выслушал жадно. Есть несчастные, особенно из женщин, которым даже необходимо дать как можно больше говорить в таких случаях. Кроме того, есть характеры, так сказать, слишком уж обшарканные горем, долго всю жизнь терпевшие, претерпевшие чрезвычайно много и большого горя, и постоянного по мелочам и которых ничем уже не удивишь, никакими внезапными катастрофами и, главное, которые даже перед гробом любимейшего существа не забудут ни единого из столь дорого доставшихся правил искательного обхождения с людьми. И я не осуждаю; тут не пошлость эгоизма и не грубость развития; в этих сердцах, может быть, найдётся даже больше золота, чем у благороднейших на вид героинь, но привычка долгого принижения, инстинкт самосохранения, долгая запуганность и придавленность берут наконец своё. Бедная самоубийца не походила в этом на маменьку. Лицом, впрочем, обе были, кажется, одна на