прихватил с более-менее похожим лицом на фотографии. Теперь я Николай Парченко. Для беглого осмотра сойдёт, а до вдумчивого доводить не нужно. Хотя и на такой случай кое-чем меня Панкрат снабдил. Уже на берегу он вложил мне в ладонь металлический овал, на котором я с немалым удивлением прочитал " Geheime staatspolizei"*. Внизу был выбит номер, а на обратной стороне немецкий орёл со свастикой. Я не сразу понял, что это такой, а когда до меня дошло, я удивлённо посмотрел на Панкрата.
— По случаю достался,— пожал он плечами,— Мне он без надобности, а тебе может и сгодится.
(* Жетон агента Гестапо, государственной тайной полиции в нацистской Германии)
Сёмка вскоре вернулся с телегой, в которую была запряжена самая настоящая кляча. Даже мне, не особо разбирающемуся в лошадях было понятно, что лошадка за свою жизнь изрядно поработала и ей бы дожить свои деньки спокойно, но приходится таскать телегу.
— Та вы не сомневайтесь,— Сёмка увидел мой скептический взгляд,— То лошадь только выглядит так, как кляча какая немощная. На самом деле она сильная и резвая. Зато на неё никто не позарится, проверено уже.
Перегрузив всё из лодки в телегу поехали на другой конец деревни и остановились у крепкого пятистенника. Из ворот вышла пожилая женщина.
— Вот, Глафира Савельевна,— обратился к ней Сёмка,— те самые люди, о которых дядька Панкрат писал.
— Проходьте в хату,— женщина повернулась и пошла в дом. Мда, что-то не ласково нас встречают.
— Панкрат просил помочь вам,— она мельком глянула на Риту,— Пойдём, дочка, я тебе одёжу дам. Не гоже девке в мужицком ходить. Подозрительно это.
Вскоре Рита вышла к нам уже в образе деревенской девушки и, надо сказать, нормальная женская одежда ей шла. Хотя, как говорят, на красивую женщину хоть мешок картофельный одень и от этого менее красивой она не станет. А Рита, что греха таить, была красавица. Не зря же Сёмка нет-нет да посматривает на неё, когда думает, что его никто не видит.
— Вот, здесь документы моей дочки,— Глафира Савельевна положила на стол бумаги,— Здесь и аусвайс, и справка от старосты.
— А дочка как же?— тихо спросила Рита.
— А дочку в неметчину угнали. Пол года уже как. А теперь ступайте с Богом,— женщина отвернулась к окну, обхватив себя руками. Мы молча поклонились ей в пояс и вышли.
До Жлобина добрались почти без приключений. Почти потому, что в Папоротном нас остановил немецкий патруль. До этого на нас в тех деревнях, через которые мы проезжали, никто особо внимания не обращал. Тем более, что видели на телеге меня с оружием и повязкой полицая. На это раз немец унтер-офицер попался жутко докопчивый. Не понравились ему документы ни мои, ни Ритины, ни Сёмкины. Он долго на ломаном русском расспрашивал нас кто мы, откуда и куда следуем. Пришлось выбрать момент и когда он начал задавать вопросы мне, чуть кивнуть головой в сторону, приглашая его отойти. Немец насторожился, но всё же сделал пару шагов в сторону. Я достал из кармана жетон и показал его на ладони так, чтобы больше никто не увидел. После этого я чуть наклонился к нему и на чистом немецком сказал; — Унтер-офицер! Вы ставите под угрозу срыва чрезвычайно важную операцию. Думаю ваше начальство будет явно не в восторге, когда узнает, что это произошло по вине их подчинённого. Сделайте вид, что всё в порядке и дайте команду, чтобы нас пропустили. И хороший вам совет; забудьте о том, что только что видели и вообще забудьте о нас. А я в своём рапорте, в свою очередь, отмечу вашу внимательность и отлично поставленную службу.
Видимо связываться с гестаповцем унтеру не очень то и хотелось, поэтому нас тут же отпустили. В Жлобине на въезде в город на посту лишь бегло посмотрели документы и пропустили. Мы доехали почти до самого центра города, переехав через железнодорожные пути, когда Сёмка завернул в какой-то проулок и подъехал к полисаднику, за которым виднелся небольшой флигель.
— Слава Богу, доехали,— он хотел было уже перекреститься, но бросив на меня быстрый взгляд в самый последний момент передумал,— Мы с дядькой завсегда у Анны Фёдоровны останавливаемся, когда в город ездим. Ох и строгая она.
Если честно, то я и сам был удивлён тому факту, что мы всё же добрались сюда. Кляча, на счёт которой я имел очень большие сомнения, показала на деле, что внешность бывает обманчива. Она довольно бодро тянула телегу и было видно, что это ей не особо и в тягость.
Анна Фёдоровна оказалась женщиной лет пятидесяти. О таких принято говорить "из бывших". Было в ней что-то аристократическое, что не скроешь ни под какой одеждой или маской простушки. В первый момент она посмотрела на меня с не скрываемой брезгливостью. Сёмка протянул ей свёрнутое письмо от Панкрата. Читала она его очень внимательно и, как мне показалось, не один раз.
— Проходите в дом. Там поговорим,— брезгливость во взгляде исчезла,— А вы, Семён, займитесь пока лошадью. Я позову вас, когда понадобится.
— Панкрат пишет, чтобы я помогла вам связаться с подпольем,— без предисловий начала она, едва мы вошли в дом,— Что ещё требуется?
— Приютить на несколько дней,— ответил я.
— С фотографом встречались?
— Нет. Собирался завтра сходить на рыночную площадь и осмотреться для начала.
— Вам нужно переодеться. В городе много немцев и полиции из местных мало и все друг друга знают. Есть во что или нужно будет принести?
— Много немцев это хорошо. Не волнуйтесь, во что переодеться есть. Нужно только всё привести в порядок.
Глава 24. Под чужой личиной.
На следующий день из флигеля вышел немецкий офицер в звании майора. Всё же не зря тащил форму с собой. Теперь она отутюженная, подшитая, где это было необходимо, сидела на мне как влитая. Трудности возникли с сапогами. Те, в которых я ходил, явно не подходили к образу немецкого офицера. Анна Фёдоровна быстро куда-то сбегала и вот новенькие сапоги уже стоят передо мной.
— Как у вас со знанием немецкого языка?— спросила меня хозяйка дома на языке Гёте.
— Немцы, с которыми мне доводилось общаться, были уверены, что я родился и всю жизнь прожил в Германии,— на том же языке ответил я.
— Я бы тоже была в этом уверена,— чуть