У нас такие руководители исчезли в тридцатые годы. Мне посчастливилось работать с одним из таких. Это был дворянин. Инженер. Исчез внезапно, в 1939 году.
Хозяин довольно крупного предприятия, проходя по цеху, старался что-то переложить, если замечал, что лежит не на месте, помогал, если видел, что рабочему тяжело. А некоторые, как, например, г-н Уляй, при выдаче недельной зарплаты наливали каждому рюмку шнапса.
Как-то мы узнали, что директор трех предприятий строительной промышленности получает зарплату в полтора раза меньше своей уборщицы. На наш вопрос, почему так, он ответил, что ему больше не надо. Семья из двух человек, и тесть у него богатый, имеет свое предприятие. А уборщица одна воспитывает двух детей. И здесь я не могу не сделать отступление, чтобы сравнить мораль и закон их, капиталистов, и наши – коммунистические.
В 1940 году, в Финскую кампанию, погиб в наших краях глава семьи – колхозник. Осталась вдова с тремя детьми. Дети опухли с голода. Мать, чтобы как-то спасти детей, нарвала на колхозном поле в карман ржаных колосьев. За это ее посадили в лагерь на пять лет, а детей отправили в детские дома. И это лишь один маленький эпизод из великой трагедии ленинско-сталинской политики строительства коммунизма.
В сельском хозяйстве. Меня поражала разница в отношении к использованию земли немецкими землевладельцами и нашими коллективными хозяйствами, расположенными в средней полосе России, где земли примерно такие же. В Германии рожь обычно стояла стеной. Не было ни одного сорняка, ни одного огреха. Даже участки соседей делились не межой, а только бороздой. На полях наших колхозов часто нельзя было понять, что там выращивают – осот или васильки. А то, что и вырастало, почти целиком оставалось в поле. А с какой тщательностью немецкий крестьянин собирал и использовал навоз! Наши же совхозы и колхозы вывозили навоз не на поля, а в болота.
Чтобы оправдать разрушение национальной промышленности, и особенно сельского хозяйства, партийные функционеры все безобразия пытались объяснить ленью русского мужика. Я с этим никак не могу согласиться.
Мой отец, вернувшись в 1919 году из германского плена, за 7–8 лет построил дом и все необходимые в крестьянском хозяйстве постройки. Мелиорировал и разработал заросшие кустарником земли, приобрел две лошади, две коровы, овец, свиней. Он спал по 2–4 часа в сутки. Все отдавал работе. Правда, все, что он выращивал, у него бесплатно забирало «родное» государство. Семье оставалась лишь мякина, чем мы и питались. Кроме того, он всю зиму бесплатно работал на лесозаготовках или на строительстве дороги. В то время эта работа называлась гужтруд, то есть трудовая повинность крестьянина и его лошади.
А во что превратились эти земли за последние 60 лет – страшно сказать. Два года тому назад я специально съездил посмотреть место, где я родился. Жизнь кончается – Родина зовет. Дважды, надев резиновые сапоги, я пытался пройти на бывший хутор отца. И не прошел! Там лес и болото. Говорят, что там уже обитает медведь. А о том, что я увидел в деревне, о том, как используются земли, о содержании и продуктивности совхозного скота, об использовании техники, человеческого труда и о жизни сельских рабочих и пенсионеров можно написать объемный труд, который не только за рубежом, но и наши горожане, не имеющие контактов с деревней, посчитают за фантастику.
Культура общения. За все время моего короткого пребывания в Нордхаузене я не припомню ни одного разговора немцев на повышенных тонах или скандала. Даже плача детей мы не слышали, хотя дети там были. И все такие ухоженные. Дети у немцев почему-то не позволяли себе не только копаться в земле, но даже сесть на нее. Нас просто поражало непривычно вежливое обращение людей друг к другу. Эти их «данке» и «бите».
Режим жизни и работы. Для нас было новинкой, что люди в трамвае или на совещании вынимали из сумок бутерброды и обедали. Мы сами видели, а до этого нам, детям, отец рассказывал, как крестьянин, убирающий высушенное сено, несмотря на то что приближалась дождевая туча, мог сесть обедать. Причем все работали размеренно и спокойно, без излишних движений и усилий, но при этом – производительно.
У нас все было наоборот. В тридцатые годы еще встречались старые кадры, воспитанные до революции и привычные к подобному нормальному ритму жизни. Но с индустриализацией и коллективизацией, когда крестьянских детей эшелонами увезли на стройки коммунизма и торфоразработки, а семьи «кулаков» – в тундру и тайгу, где не было ни жилья, ни хлеба, все приобрело другой характер. Но это большая отдельная тема.
Я уже говорил, что в Германии, у бывших наших противников, мы могли бы многому научиться. Но, кажется, все произошло наоборот. Вот только несколько штрихов. Через 18 лет после окончания войны мне выдался случай по туристической путевке посетить ГДР. Что я вынес из этой поездки? Люди стали другими. Хотелось бы думать, что только малая частица.
Во время войны, после взятия с боями деревни, на второй или третий день жители уже наводили такой порядок, что как будто здесь и не рвались снаряды. А теперь на улицах асфальт был покрыт навозом или сеном. А в меже или в поле часто можно было видеть брошенный сельхозинвентарь.
А в 1946 году я видел, как немецкие рабочие, демонтируя оборудование совсем нового цементного завода, сделавшего только пробный выпуск продукции, чтобы отправить его в СССР, сбрасывали оборудование с этажей прямо через оконные проемы. Таким образом они «учились» у наших инженеров, руководивших демонтажем.
С 1964 года уже прошло 32 года. Надеюсь, что теперь, особенно в последние 10 лет, все изменилось. Я рад за немцев, что все так хорошо кончилось. Такая силища, столько лет продержав страну под оккупацией, мирно ее покинула. Слава М. С. Горбачеву за это!
Примечания
1
Андреев Сергей Харитонович, родился 12 июля 1920 г., наводчик миномета, мл. сержант 1-го сб 947-го сп 268-й сд 67-й армии Ленинградского фронта. Участвовал в прорыве блокады Ленинграда, форсировал Неву и наступал на Рабочий поселок № 1. Погиб 14.08.1943 г. под Синявино. Прах перенесен в братскую могилу в пос. Синявино в 90-е (?) годы.
2
Чумбур – повод к походному недоуздку или узде, с которой могут быть сняты мундштук и удила; приставляется к кольцу подбородного ремня, а свободным концом – за ремень под кобурой. Имеется при всякой строевой седловке, кроме учебной.
3
Эта, первая, часть воспоминаний была написана примерно в 1984–1987 гг. Компьютерный набор О.П. Стрелковой. Отредактировал М.П. Андреев в 1997 г. Правка и добавления П.Х. Андреева внесены в 2010 г.