Но никто не принимал всерьез его слов. Отбросили все запреты, пили и ели жадно, с удовольствием. И каждый раз, когда вежливые ловкие слуги приносили новые блюда, всем этим горным князькам и шейхам, не видевшим до сих пор ничего, кроме камней, ледяных перевалов, скотных пастбищ, мерещилось, что над сервированным хрусталем и золоченой посудой столом парит под расписным золоченым потолком благостный червонного золота образ Живого Бога. Там и впрямь были вылеплены какие-то не то божественные, не то сатанинские лики. И все позолоченные...
Никто не задумался, почему Ага Хан покинул их вдруг. Один Сахиб Джелял приметил, что в зал заходил суетливый лощёный секретарь европеец. Сдержанно жестикулируя, он шепнул что-то на ухо Живому Богу. Именно тогда тот скомкал фразу и поспешил закончить свой спич. Да и поспешный уход Ага Хана из банкетного зала скорее походил на суетливое бегство, нежели на торжественный выход духовного владыки.
Неведомыми путями, скорее всего через слуг, внезапно за столом распространилась странная, еще не ясная новость. Сначала чуть слышно, шепотом, а затем все громче в полный голос заговорили о событиях в Северном Афганистане.
Оказывается, Ибрагимбек, вместо того чтобы исподтишка продолжать подготовку к походу на север, в Советский Таджикистан и Узбекистан, совершил предательское нападение на местные хезарейские племена, разорил много мирных селении, огнем и мечом пошел на горные долины и провозгласил независимость Кат-тагана и всего Афганского Туркестана. Ибрагим якобы объявил, что приступает к завоеванию Бадахшана.
Горе людям исмаили! Горе последователям веры истинной! Опять с джихадом мусульмане пошли на горные исмаилитские кишлаки. Многие гости отодвинулись от стола, хотя угощение ещё далеко не закончилось и из дверей, ведших в кухню, доносились очень приятные запахи.
В толпе гостей шумел державшийся до сих пор неприметно маленький, юркий, суетливый Фузайлы Максум:
— Живой Бог не ввергнет в черные лапы Ибрагима-конокрада братьев наших исмаили! — разглагольствовал он, суетясь и подпрыгивая на коротких ножках.— Шакал и вор он! Пообещал мне помочь, когда я совершал в Каратегине победоносный поход! Пальцем не двинул! Предатель! Почему он мне не помог? — И Фузайлы Максум ринулся наперерез шагавшему по проходу среди расступившихся поспешно гостей насупившемуся, мрачному мистеру Эбенезеру.
— Ибрагимбек — храбрый военачальник,— небрежно бросил тот и, грузный, массивный, надвинулся на низенького Фузайлы и вынудил его поспешно отшатнуться, почти отскочить. И все поняли, что дела курбаши плохи и что его покровители — англичане — не поддержат больше его притязаний на припамирские области.
Мистер Эбенезер остановился около стоявшего в одиночестве Юсуфбая Мукумбаева.
Образумьте Ибрагима! — сердито заговорил он чуть слышно.— Выезжайте в Мазар-и-Шериф и Кундуз! Найдите Ибрагима, Прекратите резню! — Эбенезер Гипп вышел из себя. Шея, лицо у пего угрожающе побагровели. Челюсть отвисла и обнажила желтые зубы. Но тут же он взял себя в руки и продолжал почти спокойно: — Все было отлично. На днях в Сиаб, что близ Кундуза, где стоят лагерем локайцы Ибрагима, прибыли знатные люди из Кала-и-Фатту ишан Сулейман и ишан Судур. Они привезли Ибрагиму послание от имени Сеида Алимхана.
— Позвольте, сэр, перебить вас со всей почтительностью,— возразил Мукумбаев.— Мы прибыли только что в Бомбей прямо из Кала-и-Фатту... Нам ничего не известно о послании Ибрагимбеку от их высочества... А ишана Сулеймана и ишана Судура не было в Кала-и-Фатту. Они в Индии по торговым делам.
— Послание составлено на совещании дипломатических чиновников в британском посольстве в Дели. Принято решение подчинить алиабадскую вооруженную группировку эмигрантов-узбеков и остальные группы командующему силами ислама в Северном Афганистане господину Ибрагимбеку. В послании от имени эмира говорится именно об этом. Послание было отправлено с господами ишанами Сулейманом и Судуром через Пешавер. Очевидно, ишаны не успели или не сумели заехать в Кала-и-Фатту и поставить в известность эмира о содержании послания.
— Но что скажет их высочество? Без его ведома, без его согласия...
— Эмиру мы объясним. Он согласится. Другого выхода у него нет. Беда в другом. Ибрагимбек превысил свои полномочия и затеял склоку с горными племенами. Кабул немедленно отреагирует на это или уже отреагировал. Неужели Ибрагим настолько близорук, что вздумал воевать против всего Афганского государства? Потому-то вам и надо ехать в Кундуз, остановить Ибрагима.
Но Мукумбаева занимало другое.
— Бадахшан? — заговорил он.— Теперь я понимаю, почему сегодня Ага Хан говорил о государстве Бадахшан.
Он опустил голову и внимательно разглядывал носки своих лаковых мягких сапог.
Дипломат, тончайший политик, Юсуфбай Мукумбаев при всей своей благодушной и простоватой внешности обладал хитроумием и коварством. И если эмир-изгнанник еще мог похвастаться какими-то успехами на международной арене, то это объяснялось тем, что его полномочный министр и посланник при Лиге Наций превосходно умел комбинировать методы азиатской и европейском дипломатии. Мистер Эбеиезер знал это и в душе даже побаивался ловкого бухарца.
— Да будет дозволено задать вам, сэр, еще один вопрос? — медленно сказал Мукумбаев.
— Говорите же! — В тоне мистера Эбенезера прорвались нетерпеливые и даже грубые нотки.
И вновь Мукумбаев проявил весь свой восточный такт и выдержку. Спокойным, ровным топом он спросил:
— На сегодняшнем почтенном собрании мы лицезрели и слышали странное и непонятное, совсем непонятное.
И он опять остановился.
— Да что же, наконец?
— Мы старались не видеть — и видели. Мы зажмурили глаза — и сияние жгло наши зрачки. Мы не хотели этого, мы не смели... и все же мы лицезрели дочь пресветлого нашего эмира — будь он благословен! Мы видели принцессу Монику-ой. И увы! Она стояла перед всеми с открытым лицом в неподобающих одеждах, обнажающих непозволительно ее стан. И мы слышали слова его светлости Ага Хана, касавшиеся принцессы. И мы впали в море удивления и океан недоумения.
По обыкновению, мистер Эбенезер Гипп едва не чертыхнулся. Он не был дипломатом. Тем не менее он сдержался, с трудом и проклятию сорваться с губ. Он понимал, что лучше сдержаться.
— Чему же вы так удивились, господин министр?
— Нам известно, сэр. что их высочество Сеид Алимхан — да будет с ним мир! — собственнолично соизволил просватать свою дочь принцессу Монику-ой за его высокопревосходительство господина командующего силами ислама, амирлашкара Ибрагимбека Чокобая. Слово обещания эмира Бухары незыблемо! И что же скажет ныне их высочество, когда до них дойдет весть о столь недостойном событии, лицезреть каковое нам пришлось здесь, во дворце Хасанабад?