Читать интересную книгу Непрочитанные письма - Юрий Калещук

Вот палитра Клода Моне:

свинцовые белила,

желтый кадмий (светлый, темный и лимонный),

вермильон, кобальт фиолетовый (светлый),

тонкотертый ультрамарин,

изумрудная зелень.

Все так просто, если бы дело было только в технике. Но это не перечень красок, сочетания которых на холсте и сегодня приносят нам радость, — это скорбный список невозвратимых потерь, зашифрованная летопись утрат, горькая тайнопись. Быть может, это не фиолетовый кобальт, а ранняя смерть жены, это не свинцовые белила, а слепота и одиночество друга, это не вермильон, а смертельно уставшие руки...

Не сохранив памяти о прошлом, ничего не сумеешь понять в настоящем.

Незатейлива эта мысль, но в ней ключ к судьбам героев документальной прозы и к уделу очеркиста — быть всегда с ними, какие бы испытания ни посылала им беспокойная жизнь и беспечная муза сиюминутных административных решений...

— Яклич, — позвал Макарцев. — Ты чё там притих? Рассказал бы чего...

— Точно, — поддержал Иголкин. — Ты ж из Москвы, между прочим. Рассказывай, как в Москве. Что там нового?

— Я вам стихи почитаю.

— Новые?

— Самые что ни на есть.

— Давай.

Пора, мой друг, пора! покоя сердце просит —

Летят за днями дни, и каждый час уносит

Частичку бытия, а мы с тобой вдвоем

Предполагаем жить, я глядь — как раз умрем.

На свете счастья нет, но есть покой и воля.

Давно завидная мечтается мне доля —

Давно, усталый раб, замыслил я побег

В обитель дальную трудов и чистых нег.

— Пушкин?

— Конечно, Пушкин... А знаете что, мужики? Всякий раз, когда я в северные края попадаю, мне эти стихи вспоминаются. Я даже решил в конце концов, что именно вам они и адресованы. Таким, как вы. Конечно, за такое предположение профессиональные пушкиноведы растерзали бы меня на месте. Стихотворение это не закончено и, как ученые мужи считают, обращено к жене поэта и написано в связи с его неудачной попыткой уйти в отставку. Но в отставку, между прочим, с постылой казенной службы — для творчества, для полной самоотдачи! Уже нет времени на пустое, только бы успеть выразить все, что есть в тебе... И еще: в стихах упоминается «обитель дальная трудов». Где же ее дальше Севера найдешь?

— Но там еще и насчет «чистых нег»...

— А вот доберетесь до дома, встретят вас ваши жены, которых вы не больше недели в году видите, — будут вам и «чистые неги». Ну да, — вздохнул Макарцев. — Геля сразу спросит: «Когда мы за молоком поедем, Макарцев? За мясом?..»

— Завтра давай и поедем, — предложил Иголкин. — А, Макарцев?

Показались огни.

— Вот и Нью-Гань, — сказал Иголкин. — Приехали.

Окна макарцевского коттеджа были темны, зато в доме напротив все было залито светом.

Геля, наверное, у нас, — предположил Иголкин. — Сидят рядом с Женей, грызут нас потихоньку... Пошли поможем? А? Да и поесть не мешало бы. И вообще — посидим, а? Время детское, десять всего...

— Гляди, Геля, — изумленно произнесла Женя Иголкина, открывая двери. — Мужики наши подарок нам сделали. Хотя и не Новый год еще. Домой пришли...

— Макарцев, когда мы поедем... — произнесла Геля свою ритуальную фразу.

В глубине комнаты незнакомый молоденький паренек возился, сидя на корточках, с телефонным шнуром. На голоса он поднялся и, смущенно улыбаясь, застыл. Теперь было видно, что не так уж он юн, как могло показаться сначала. Макарцев пригляделся к нему, пробормотал неуверенно:

— Николай, что ли?

— Он самый! — обрадовался тот и смешно всплеснул руками, загребая ими, как пловец в устаревшей манере стиля кроль. — Узнал?!

— Знакомьтесь, — сказал Макарцев. — Это Коля Новиков, тоже самарский. Между прочим, с Китаевым на одном курсе учился. Сейчас в главке, начальник чего-то там... — И спросил у Новикова: — С комиссией приехал? Как Сорокин?

— Олег Сорокин лабораторию получил. А я...

— Да этот балбес, — вмешалась Геля, — на пятом десятке лет решил новую жизнь начать. Сюда приехал.

— Сюда-а? — недоверчиво протянул Макарцев. — Это кем же?

— Главным технологом объединения. Практически новая служба, ее Нуриев создавать начал. Можно сказать, с нуля. Пока даже кабинета у меня нет... — И он опять застенчиво улыбнулся, повторив свое странное, суетливое движение рук.

— А-а... Будет тебе кабинет, Коля, будет.

— Накрывай-ка, Женя, на стол, — распоряжался Иголкин. — Посидим как люди.

В дальнем углу комнаты громоздился серый ящик.

— Ты чё, Николаич, — спросил Макарцев, — рацию не сдал, когда телефоны провели?

— Не-ет! Чтоб от жизни не отвыкать.

И включил тумблер. Привычный шорох, свист, бормотанье эфира поплыли над домашними пирожками, банками со шпротами и паштетом.

— Как же сюда-то решился? — спросил Макарцев у Новикова.

— Интересно здесь — вот и приехал...

— Надо же — какой любознательный! — хмыкнул Макарцев.

— Нет-нет, я понимаю, что обстановка тут сложная. Регион запущенный, но дело-то стоящее. Да ты, Виктор, лучше меня это знаешь.

Пожалуй, не случайно показался он столь молодым, когда сидел на корточках в углу комнаты, сосредоточенно распутывая телефонный шнур. И первое ощущение, продиктованное обликом — мальчишеская стрижка, худая нескладная фигура, — могло бы тотчас рассеяться, если б слова Новикова не свидетельствовали о неутраченной способности изменить характер и образ давно сложившейся жизни. Но, быть может, с этим выводом я тороплюсь? Вот поживет-поработает Новиков в Нягани год-другой, тогда... Что тогда? Он уже принял решение, а это тоже было наверняка непросто...

— И чем же будет заниматься твоя новая служба, как там ее, технологическая? — насмешливо спросил Макарцев.

— Привлечем науку — к рецептуре растворов, режимам бурения. Связи в Тюмени у меня есть. Да не только в Тюмени — я научные круги имею в виду.

— Научные круги! — передразнил Макарцев. — Спасательные были бы куда уместнее.

Новиков, смешавшись, поглядел на него, сказал примирительно:

— В бурении, я слышал, трудностей много... Постараемся помочь.

— Постараетесь! Наука постарается! Опять будете мучить буровиков какой-нибудь ерундой вроде «коровы»! Да от нее, от «коровы» вашей, на шаг отойти нельзя — всю дорогу капризничает. Когда же с ней нянькаться, если работать надо?

— Качество раствора она поднимает? — резко спросил Новиков. И сам ответил: — Поднимает. — И добавил с улыбкой: — А насчет попроше... Конечно, лом и кувалда — они доступнее.

Ого, подумал я, не так уж он робок, этот кажущийся мальчиком мужик на пятом десятке, с забавными, экзальтированными жестами.

И спросил:

— А что за «корова»?

— Еще одна ступень в очистке раствора, — неохотно ответил Макарцев. — Илоотделитель. А, чушь это все. Ее сначала сделать надо путем — а потом на буровую совать.

— Погоди, Сергеич, — сказал я. — Еще один вопрос: какую-нибудь природоохранную роль эта «корова» играет?

— Коль дополнительно очищается раствор...

— Значит, одним и тем же объемом раствора, — подхватил я, — соответствующим образом обрабатывая его реагентами, можно пробурить большее количество метров? Следовательно, и аварийных сбросов станет поменьше?

— Ну.

— Да за одно за это, — обрадовался я, — «корову» надо лелеять и холить! А то, что конструкция несовершенна, вовсе не означает, что от нее надо отказаться наотрез. Улучшать, дорабатывать — да. Но как это сделать иначе, если не в процессе эксплуатации?

— Знаешь, Яклич, — медленно произнес Макарцев. — Поставил бы я тебя начальником ЦИТС, ты бы живо и про природу забыл, и про стихи, и про все такое прочее. Ты бы одно только знал — план. И все!

— Конечно, — ехидно заметил Новиков. — У тебя теперь узкая специализация. Раз ты гинеколог — куда тебе быть терапевтом.

— Знаешь, Коля!..

— Макарцев, — позвала Геля. — Давайте-ка вместе посоветуемся, как мы будем встречать Новый год?

— Подожди ты, Геля! — сердито сказал Макарцев. И Новикову: — С научных вершин, конечно, далеко видно. Зато деталей не различаешь. А именно они, между прочим, определяют суть вещей. Пока еще столько надо трудов положить, чтобы научить любого буровика работать элементарно, грамотно, а уж потом...

— И это верно, — легко согласился Новиков. — Я тоже кустарщину нашу никак понять не могу. Вдумайтесь только: Тюмень — это же целая нефтедобывающая держава, работы здесь ведутся нарастающими темпами уже полтора десятка лет, а подготовкой рабочих кадров каждое управление вынуждено заниматься самостоятельно. Откуда же взяться исполнительской грамотности?

— Откуда-откуда, — устало пробормотал Макарцев. — От верблюда.

— Вот и приходится тебе, Виктор, — продолжал Новиков, — да и другим специалистам тоже, «доводить» их на рабочем месте, тратить время, нервы, мозги, которые ты мог бы, уверен, тратить куда эффективнее...

— Сто семнадцатый, сто семнадцатый, — вдруг прорезалась рация. — Почему на подъем пошли?