Широко расставив ноги, Рябов балансировал на мостике, то посматривая вперед, на сумятицу гривастых волн, то оглядываясь назад, где в облаках водяной пыли, как подсадная утка, переваливался с боку на бок бот. Палуба бота была пуста, но Рябов понимал, что за ним неотрывно наблюдают сейчас из всех щелей. И старался ничем не возбудить подозрения соглядатаев.
Пока все шло по-задуманному. Правда, Рябов не знал, о чем уже дважды передавал открытым текстом бот, но успокаивал себя тем, что пока они, кажется, никакой промашки не допустили.
Минуты шли, и с каждым оборотом винта приближался момент, когда нужно будет отдать буксир. Промедление здесь не прощалось. Это Рябов сознавал, как никто другой на корабле, и с нетерпением ждал этой минуты, мысленно представляя себе назревающие события.
Каждый раз, когда Рябову приходилось попадать в сложные ситуации, ему на помощь приходил опыт — его собственный или заимствованный, чужой. Этот опыт содержал в себе бесчисленное множество способов и приемов, рассчитанных чуть ли не на все случаи жизни и помогающих выбрать оптимальное решение. Но случалось и так, что привычные схемы не помогали. Тогда приходилось искать новый ключ. Сегодняшние обстоятельства требовали именно этого.
Рябов не впервые сталкивался с браконьерами. Он и раньше ловил их. И приводил в базу. И составлял акты. И производил досмотр. Но тогда все было просто — браконьеров брали с поличным. Сегодняшний случай не был похож на все предыдущие. Пока что он напоминал известный вариант с котом в мешке, и в какие-то моменты Рябову казалось, что этот кот может оказаться простым чучелом. Чем, собственно, располагал он? Сходством судов? Но в океане плавают сотни похожих кораблей. Предположением, что авария организована с умыслом? Но ведь не обязательно садиться на камни, чтобы получить пробоину. Судно деревянное, сработанное, наверное, еще до потопа. Оборвалась сетка с грузом — вот тебе и дыра. Но интуитивно Рябов чувствовал слабость подобных возражений. Он не верил в совпадения и, подвергая сейчас сомнениям свои же собственные выкладки, этим самым хотел лишь исключить из них элемент случайности.
— Возьмите маяки, лейтенант, — приказал он штурману.
Впрочем, можно было бы и не определяться: Рябов и так знал, что не пропустит нужный момент, и, отдавая приказание, он действовал скорее в силу привычки.
— Через шесть минут будем в заданной точке, — доложил вернувшийся штурман.
— Хорошо, — сказал Рябов, берясь за рукоятку машинного телеграфа — шесть минут погоду не делали.
— Отдать буксир! — скомандовал он и толкнул рукоятку.
С разбегу «охотник» как бы осел и, сбитый затем волной, ударившей его в скулу, стал уваливать вправо. Обвисший буксир зацепился серединой за воду, срезая верхушки волн. Бот по инерции прокатился еще немного по следу «охотника» и тоже стал уваливать под волну. Дверь рубки на боте отворилась, из нее выглянули двое, третий, как чертик из табакерки, высунулся из тамбура на корме.
Рябов посмотрел на часы. И хотя с начала маневра прошла всего минута, ему казалось, что операция непозволительно затягивается.
«Копается боцман», — раздраженно подумал он и перевел взгляд на бот.
Там, по-видимому, еще ничего не поняли и продолжали спокойно наблюдать за происходящим.
— Живее на корме! — не вытерпел Рябов.
Наконец, он увидел, как буксир змеей скользнул по палубе и исчез в воде. Рябов вернул рукоятку телеграфа в первоначальное положение.
— Лево тридцать! — крикнул он рулевому в переговорную трубу.
Обернувшись, он увидел выраставший за кормой бурун, стремительно отдалявшийся бот и фигуры мечущихся по его палубе людей.
Игра в поддавки кончилась. Карты были раскрыты, и теперь выигрывал тот, кто заранее точно рассчитал все ходы.
Бот перехватили, когда он уже огибал банку. Депеша сообщников явно застала браконьеров врасплох, в спешке они даже шлюпку не успели поднять на палубу — она моталась из стороны в сторону на буксире за кормой, нагруженная широкими низкими корзинами с рыбой.
Однако бот сделал отчаянную попытку улизнуть. Не сбавляя хода, он устремился прямо на корабль, видимо рассчитывая ошеломить пограничников своей дерзостью и под носом у них проскочить к границе.
— Дудки! — весело сказал Рябов. — Допрыгались, субчики! Ракету! — приказал он.
Но на боте, как видно, собрался отпетый народ. Не обращая внимания на предупреждение, словно это была не ракета, а обыкновенная спичка, бот продолжал идти на сближение.
Рябов понял, что ракетами таких людей не остановишь.
«Что ж, — подумал он, — тем хуже для них». И, обернувшись к помощнику, негромко сказал:
— Боевая тревога!
Только тогда на боте поняли, что зарвались. Судно резко сбавило ход, потом остановилось вовсе.
«Так-то лучше, — подумал Рябов, — задним умом все крепки».
Он не пошел на бот — и так все было ясно.
Через час досмотр кончился, обе стороны подписали акт. Сдав вахту помощнику, Рябов спустился в каюту и, не раздеваясь, лег. Но и сквозь сон он слышал за тонким металлом борта сочные всплески густой зимней воды и чувствовал рывки буксира, на котором, как загарпуненный кит, прыгал с волны на волну бот браконьеров.
Эрнст МАРКИН
НАЧАЛЬНИК РО
Выстрелы загремят позже, через двадцать шесть часов пятнадцать минут, а пока Саблуков ждет отправления поезда Москва — Саранск. Саблуков не знает капитана милиции Владимира Демидова и уж никак не подозревает, что по истечении суток их жизненные пути пересекутся и капитан милиции будет стрелять в уголовного преступника Саблукова. Можно было бы начать с выстрелов, чтобы затем вернуться вспять и рассказать об этих людях, но я думаю: интереснее проследить эти их двадцать шесть часов пятнадцать минут и полюбить одного так же, как возненавидеть другого.
1. Москва — Рузаевка
Несколько часов назад Саблуков решал, в каком вагоне ехать — в общем или купированном. В общем легче затеряться, это так, но так же верно и то, что в общем едет молодая и любезная публика, больше студенты, публика нахальная, любопытная и бесцеремонная, переходящая на «ты» через пять минут дороги. Вопросы и внимательные глаза, и коллективная память, с блестящей точностью восстанавливающая перед самым неопытным работником розыска твой абсолютно верный портрет. Саблуков решает ехать купированным — здесь меньше риска быть замеченным.
И вот Саблуков с брезгливым любопытством смотрит на плачущую девушку, повисшую на высоком ладном парне, скорее всего латыше. Он гладит девушку огромной ладонью по вздрагивающим лопаткам и целует в волосы. Саблуков ненавидит эту девушку и этого парня за то, что они есть, что не прячутся и не боятся никого, как боится и прячется он, Саблуков. Он стоит в узком вагонном коридорчике, чтобы соседи по купе не заговаривали с ним, он смотрит в окно. Латыш легко, будто девушка невесома, вскидывает ее на руки и целует мокрое лицо. Саблуков крепче сжимает челюсти: у него тоже есть девушка, пусть она не ждет его, пусть она даже забыла его, он напомнит и, войдя в ее дом, вот так же вскинет ее на руки и заглушит крик твердыми губами.