— Кто хочет видеть нас? — нахмурился Кай.
— Арш, — сплюнул Эпп. — Будь настороже. Кроме раньше сказанного добавлю, что знавал я его брата, так тот жаловался, что этот мерзавец с детства любил учинить какую-нибудь гадость и свалить на него.
— Братья редко бывают довольны друг другом, — заметил Кай.
— Все равно, — не согласился Эпп. — Не верь ни единому слову!
— Твоему слову верю, старшина, — понизил голос Кай. — Что случилось? Не из-за Арша же ты напряжен, как пружина в арбалете? И не из-за того, что не ночевали мы в твоем доме? Что случилось?
— Когда? — процедил сквозь зубы Эпп. — Когда грянет?
— Так ведь грянуло уже? — не понял Кай.
— Говори, парень, — шагнул вперед Эпп. — Знаешь что-то. Старого хиланского пса трудно обмануть. Говори, когда?
— Сегодня, — вздохнул Кай. — Сегодня. После полудня. Думаю, что ближе к сумеркам. Подозреваю на четыре часа пополудни. Больше ничего не знаю пока. Узнаю — скажу. Только ты ведь и сам не в себе. Есть причины?
— Есть, — процедил сквозь зубы Эпп. — Значит, сегодня?
— Верный человек сказал, — вымолвил Кай.
— Вот уже у тебя и в Хилане верные люди, — покачал головой Эпп. — А у нас тут нескладуха выходит. Двоих приделанных в городе взяли. Да что там взяли, наткнулись на них, пока порубили, потеряли пятерых стражников. И то кучей задавили, два десятка гвардейцев против пустотной мерзости. Как они в город проникнуть сумели?
— Может быть, в городе приделались? — нахмурился Кай.
— Нет, — мотнул головой Эпп. — Не наши. Таких не было. Всяких видели, но таких не было, чтобы глаза пустые да волосы светлые и длинные, словно у баб, таких — не было. И ведь не звери! С разумением! Сражались словно лучшие мастера из клана Смерти. Запустил их кто-то в город. И вот что я тебе скажу, парень, думаю, их много в Хилане. Чую.
— Что собираешься делать, старшина? — спросил Кай.
— Всех поднимаю, — ответил Эпп. — С Тарпом уже обговорили, не зря его молодцы засуетились. Данкуй и Мелит, да и этот Арш сейчас у Тупи, тоже о том же решают. Всадников в дозор по городу, остальных на стены и особенно на ворота. И на башни, через которые есть ходы, — на Водяную и южную. С двух сторон должны успеть оборонить. С полудня глашатаи пойдут, будем горожан по домам прятать. А там посмотрим. Если и помирать, главное, чтобы не впустую.
— Слободка? — напомнил Кай.
— С утра отправил человека, — кивнул старшина. — Должны уж собираться и уходить. Кое-кто уже в городе, многие в лодки — и на тот берег, на южную стрелку Блестянки и Хапы. Переждут. Араву и еще многих отправил чуть к югу, в рыбацкое село. На ваших конях ушли.
— Пусть, — ответил Кай. — Если обойдется, вернется Арава. Не обойдется, и тут в Хилане коней будет больше, чем всадников. Или вовсе никого не будет.
— Береги девку-то, — хмыкнул Эпп, подмигнув Каттими, которая за весь разговор не проронила ни слова, но прижалась к Каю и выглядывала из-за его плеча, как едва научившийся летать глупый птах. — Дорого отдал бы, если бы в твои годы была у меня девка, чтобы хвостом за мной вилась да прижималась так, как твоя прижимается.
— Так и я, пожалуй, — глубоко вздохнул Кай, — дорого еще отдам. По всему так выходит.
Она заговорила вновь, когда уже и Эпп остался позади, и началась торговая улочка, почти все лавки на которой были закрыты.
— Что изменилось?
— С чего ты взяла? — удивился Кай. — Зрачки у тебя стали обычными, — ответила она. — И пот выступил. Сердце стало стучать ровнее. Словно кто-то душил тебя, а потом хватку ослабил.
— Точно, — согласился Кай. — Именно что хватку ослабил. Нет уже жажды. Или ослабла. Верно, ушел из замка иши один из четырех. Когда эта кавалькада ловчих Тарпа мимо промчалась, едва не задохнулся, потом отдышался, а теперь и вовсе дышать могу.
— Ушел! — обрадовалась Каттими. — Значит, не пойдешь ты во дворец? И в смотрительную не пойдешь? Уходить нам надо, пока след не потерян!
— Позже, — твердо сказал Кай. — И во дворец пойдем, и в смотрительную. Может быть, там что-нибудь о Хармахи узнаем. Не дуй губы и не дрожи, или нет у тебя меча на поясе?
— Есть, — прошептала Каттими. — Только поможет ли стальная игла деревянной щепке, если бросают ее в огонь?
— Две щепки, две, — прижал девчонку к себе Кай.
Прохожих на заокраинной улице почти не было. Двери в лавки заносил снег, окна прикрывали ставни, но хозяин одного из магазинчиков, на дверь которого с удивлением ткнули появившиеся на улице дозорные — «этот сумасшедший торгует всякой ерундой», — на стук все-таки вышел. Выбрался из какой-то подворотни, расправил седую бороденку, кутаясь в жилет и шаркая валенками, подошел к низкой двери лавки и, неторопливо позвякивая надетыми на стальное кольцо ключами, принялся освобождать от запоров тяжелый засов.
— Зачем вам пергамент сдался? — проскрипел торговец, недоверчиво поглядывая на торчащие из-под курток мечи. — Клинки протирать вроде дороговато, а для чтения — так тут и хиланские буквицы не каждый второй стражник разберет, а уж лапаньские… Лет двадцать у меня валяется сверток, пергаментов с пяток, а пока что, кроме меня, никто их не читывал.
— Я читаю по-лапаньски, — подала голос Каттими. — И говорю немного. Чего там читать, если слова знаешь? Они же все теми же теканскими буквицами расписывают.
— Э, молодка, — хмыкнул старик, роняя засов. — Если б все было так просто, я бы не торговал тут уже полвека. Хиланскими буквицами теперь расписывают? И что же они расписывают? Торговые списки на древесной коре? Напутствие пастухам на плоских щепках? Нет, лапани — древний народ. Очень древний. И язык у них древний, и буквицы. На вязь похожи. Словно кудель кто вытягивал, петли на ней вязал да ровнял потом по пергаменту. Теперь так уже не пишут. Если только в Гиме. Там еще остались мудрецы. Ну так чего говорить-то на улице, уж заходите. Все лучше с кем-то языком помахать, чем от страха в постели дрожать.
Внутри лавки было темно, но старик извлек откуда-то из-под жилета пару камней, ударил одним о другой, озарив обширное помещение снопом искр, утопил искры в сухой пакле, раздул пламя, и вот уже замерцала масляная лампа, извлекая из полумрака длинные полки, на которых чего только не было. Древние кувшины и чайники, блюдца и чашки, лампы и прялки, статуэтки и тростниковые циновки, причудливые стулья и табуреты и тронутые ржавчиной доспехи. Казалось, что со всего Хилана, если не со всего Текана, свозили во владения торговца разный хлам, и он мало того что не отказывал никому, а выкидывал только то, что расползалось у него в пальцах или рассыпалось в пыль. Свитки и пергаменты же он, похоже, продолжал хранить и в виде пыли. И пожалуй, от его яростного чихания не менее половины из них разлетелось во все стороны.