Весело было всем, кроме самой сестрички, хоть она и всячески показывала обратное. Наверное, пыталась убедить в этом саму себя, потому как все присутствующие слишком давно и хорошо знали Её Непоседливое Высочество, чтобы обмануться показным оживлением. Но все упорно делали вид, что полностью и безоговорочно ей верят. Все, кроме Тигренка. Ему, казалось было просто все безразлично. После внезапного взрыва эмоций в тренировочном зале он снова застыл безжизненным истуканом, вполне успешно изображая из себя мебель. Видимо, чтобы не портить всем аппетит, Шу, не дожидаясь подачи на стол третьей перемены блюд, всучила ему гитару и усадила на пол у своих ног. Что, впрочем, тоже не произвело на менестреля никакого впечатления.
Но только внешне. Хиллу возможность не смотреть на радостно перешучивающуюся компанию, в которой он чувствовал себя совершенно лишним, принесла некоторое облегчение. Когда же Шу словно нечаянно положила руку ему на голову, тихонько поглаживая, он закрыл глаза и постарался отключиться от всего окружающего мира, кроме её нежданной, но оттого ещё более драгоценной ласки.
— Кажется, он слишком далеко отсюда, — голос принцессы с трудом пробился сквозь паутину грез наяву. — Тигренок, милый, ты, оказывается, умеешь играть и во сне? Вот не знала, что так бывает.
Её рука по-прежнему касалась его волос, когда Хилл поднял на неё взор. За насмешливой улыбкой пряталась грусть. Живая, струящаяся прохладой и запахом увядающих кувшинок, позабывшая о почти привычной уже маске безупречной холодной вежливости печаль. И прощание. В сиреневых глазах ясно читалось: «Все. Время вышло. Завтра для нас не наступит». И нежность. Странная, необъяснимая нежность, от которой невыносимо хотелось тоскливо завыть.
Он поднялся только тогда, когда Шу убрала руку и отошла от него. С непроницаемым лицом поклонился Его Величеству на прощанье и даже изобразил вежливую улыбку. Лишь кровь пульсировала, отдаваясь в ушах: «Когда? Успею ли я? Или уже опоздал? Неужели сегодня? Или все же завтра?»
Неопределенность и ожидание доконали Лунного Стрижа, пока он сопровождал Шу к её покоям. Как на зло, она и не думала спешить, словно оттягивая последний момент. Едва дверь за ними закрылась, она развернулась к нему, глядя прямо в глаза. И оба замерли, боясь пошевелиться. Медленно, как во сне, она приблизилась и протянула руку. Невесомое, робкое прикосновение чуть не заставило его закричать, как от нестерпимой боли: «Что? Что ты собираешься сделать со мной?»
Но она отпрянула, как от раскаленной жаровни, и, ничего не говоря, ушла. Поднялась к себе в спальню и закрыла дверь. Хилл не понимал, что он чувствует, получив ещё одну отсрочку. Облегчение? Радость? Надежду на то, что ему все же удастся ещё немного побегать и встретиться с Мастером? Или разочарование? Больше всего походило именно на разочарование.
Он не пошел вслед за ней, оставшись в кабинете. Нашел одну из тех книг, что Шу давала ему, и постарался погрузиться в чтение. Строчки скакали перед глазами, не желая обретать смысл, за окном снова шумел ветер, срывая мокрые после недавнего дождя листья и швыряя их в открытое окно. Смеркалось. Слишком длинный, и, в то же время, слишком короткий день заканчивался.
В сгущающемся сумраке кабинета вдруг призрачным сиянием обозначился безмолвный силуэт. Сегодня не было ни молний, ни запаха грозы, ни ледяного шквала. Штиль. Мертвый штиль. Ожидание. Хилл не понимал, почему и чего ждет она? Чтобы он сам пошел навстречу? Сам подставил открытое горло под удар? Или хочет, чтобы он снова был у её ног и умолял о пощаде? Вряд ли она этого дождется.
Но Шу подошла сама, неслышно, словно не касаясь пола и не шелохнув воздуха на своем пути. Точно как привидение. И взгляд, как у привидения, полный тоски и безнадежности. Протянула к нему руку, тонкую, бледную и холодную.
— Пора спать, Тигренок, — отняла у него книгу и отбросила в сторону. Хилл облегченно выдохнул. Ну, хоть говорит нормально, а не шепчет потусторонне. Как привидение. Примерещится же такое.
Поднявшись вслед за ней в спальню, Хилл с некоторой обидой смотрел, как она забирается в постель, укрывается одеялом… ну хоть бы один взгляд в его сторону! Пришло на ум дурацкое сравнение — как надоевшие друг другу супруги. Нда… лет через пятьдесят? Или семьдесят? Нет, маловато, чтобы Её Высочество смогла ему надоесть. Он представил себе сухонькую старушку с ехидными лиловыми глазками. Пожалуй, возраст её не испортит. Хотелось бы проверить лично… но, в конце концов, у него же осталось ещё немного времени, не так ли? Так какого демона он стоит столбом?
Его одежда мгновенно полетела на пол, и Хилл оказался рядом с кроватью. Она лежала с закрытыми глазами, такая хрупкая, нежная и родная… прекрасные сияющие очи распахнулись, стоило ему дотронуться до упавшей на бледную щеку шелковой пряди. Не в силах ждать больше ни секунды, он склонился над ней, впиваясь в мягкие губы, и почувствовал, как её одеяло летит прочь, она вся обвивает его, тянет к себе. Он не позволил ей ни секунды промедления, пригвоздив горячее, трепещущее тело к постели, сливаясь с ней в едином ритме и едином дыхании.
Жар и горечь, нежность и боль. Он ловил губами её сладкие стоны, её дыхание, не упуская ни единого движения, ни единого прикосновения. Он запоминал, поглощал её, отдавал ей всю свою любовь, всю страсть, всю нежность и пыл. Всю душу, до самого донышка. Всего себя. Он прощался с ней. Единственное, о чем он просил богов — пусть она хоть иногда вспоминает его. И пусть ей никогда не будет так больно, как ему сейчас.
Хилл целовал утомленно сомкнутые ресницы, полураскрытые расслабленные губы, бессильно упавшие руки, пульсирующую тонкую жилочку на покрытой испариной шейке, и она доверчиво прижималась к нему, засыпая. Его. Сейчас она была только его. На краткий миг, невыносимо прекрасный, она принадлежала ему. И не имело никакого значения, что было вчера и что будет завтра. Сейчас в его руках спала его любимая женщина. Самая чудесная, самая родная, единственная на свете.
Она не видела, как по его лицу катились слезы, как он снимал с себя послушно разомкнувшийся ошейник и клал его рядом с ней, на подушку. Она не проснулась, когда он последний раз поцеловал её, и когда он одевался и шел к раскрытому окну. Не проснулась и тогда, когда он впервые сказал ей: «Шу, я люблю тебя», — вслух, потому что он снял заклятие вместе с полоской звездного серебра. И шелест призрачных крыльев смешался для неё с шелестом дождя в увядающем саду и вплелся в светлый сон.
Последним, что увидел Лунный Стриж, прежде чем шагнуть с подоконника, была её счастливая улыбка.
Глава 28, вместо эпилога
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});