Некоторые его министры предлагали укрыться в Триесте и там создать оборонительный рубеж, другие советовали организовать оборону Милана (этот план, кстати, поддерживал командующий миланским гарнизоном генерал Венинг, который рассчитывал превратить Милан во второй Сталинград), некоторые члены фашистского руководства из числа наиболее непримиримых призывали его совершить поступок в духе фашистского мифа — уйти в горы и там сражаться с противником до конца.
14 апреля на Вилла-делле-Орсолине появился Паволини. Он привез план, который по сути представлял собой последнюю попытку организовать сопротивление. План предусматривал создание оборонительного рубежа в Вальтеллине, севернее Бергамо. Никто из немецких военачальников, присутствовавших при обсуждении плана Паволини, включая самого обергруппенфюрера Вольфа, не высказался против него и не обмолвился о возможной капитуляции немецких войск. Муссолини был немногословен. Создалось впечатление, что он намерен одобрить план без обсуждения. Казалось, его голова занята другим: как достойно встретить смерть. Когда все же началось обсуждение и Грациани выступил с резкой критикой плана, обвиняя Паволини в том, что он многого не учел при его разработке, Муссолини спокойно сказал: «Никто не обязан ехать в Вальтеллину. Каждый пусть решает за себя». На следующий день Муссолини беседовал с отцом Эусебио, армейским капелланом, с которым прежде встречался в Гарньяно. Это была их последняя встреча. Муссолини находился в подавленном состоянии и выглядел как покойник. У него уже не было сомнений, что дело проиграно. Более того, было предчувствие, что его ожидает насильственная смерть [44] .
Через два дня его посетил другой священник, дон Панчино. «Давайте попрощаемся, отец, — сказал ему Муссолини, — благодарю за ваше заступничество перед Богом. Прошу Вас не оставлять меня в своих молитвах, я в этом очень нуждаюсь, так как знаю, что буду убит». Таким же обреченным и смирившимся он предстал перед Динале, старым революционером, знавшим его еще со времени пребывания в Швейцарии. «Я во власти горьких и мрачных предчувствий, — сказал он ему, — ими наполнен воздух». Видимо, ощущения надвигающейся катастрофы, пережитые им накануне ареста в Риме, вновь всплыли в его сознании. «Я чувствую себя распятым на кресте. Я много раз испытывал судьбу, и вот, наконец, она повернулась ко мне спиной. Перед смертью все верующие надеются на милость Божью. Как я им сейчас завидую! У меня все позади. Я играл до конца, но проиграл. Я оставляю этот мир без ненависти, без обиды, без гордыни. Addio» (Прощайте).
«Arrivederci» (Д o свидания) — ответил ему Динале.
«Нет, нет. Не надо иллюзий. Прощайте!» 16 апреля состоялось последнее заседание совета министров Социальной республики. «Следующая встреча, — объявил Муссолини, — состоится в Милане». Эти слова он произнес ироническим тоном, как бы напоминая всем, и прежде всего оппонентам, о своем триумфальном посещении этого города в декабре. В Гарньяно Муссолини чувствовал себя крайне неуютно и однажды, беседуя с Меллини, он признался: «Мне никогда не нравилась эта дыра; здесь я чувствую себя оторванным от народа. Рим для нас потерян, поэтому Милан будет столицей Итальянской Республики [45] ».
Вопреки советам Вольфа и Рана, ранним вечером 19 апреля Муссолини отправился в Милан под охраной немецких солдат во главе с командиром роты СД Отто Киснаттом и штурмфюрером СС Фрицем Бирцером, молодым человеком с печальным выражением лица, которому было поручено не спускать с дуче глаз ни на секунду.
Солнце уже клонилось к горизонту. Пора было ехать. Муссолини попрощался с Рашель в саду виллы Фельтринелли, обещав вернуться за ней позже. Рашель впоследствии рассказывала, что, прощаясь, Муссолини упомянул о Вальтеллине, как своем последнем оплоте в Италии, но у нее уже не было сил спорить с ним. Со своей сестрой Эдвигой он был более откровенен. Германия находится на пределе своих сил, сказал он сестре, после окончания войны ее территория будет поделена между Россией и западными союзниками. Что касается его самого (тут Муссолини не смог отказать себе в удовольствии в очередной раз продемонстрировать свое красноречие), то он готов «вступить в безмолвные просторы царства смерти».
В Милане Муссолини устроил свою резиденцию на первом этаже префектуры, располагавшейся в Палаццо Монфорте. В течение пяти дней к нему не иссякал поток посетителей. Нескончаемые разговоры, проходившие в острой, почти истерической атмосфере, восстановили его силы. Он приехал в Милан угрюмым, подавленным и безразличным, но к 20 апреля обрел спокойствие и уверенность. Он даже заговорил об организации обороны в Вальтеллине. По его мнению, сопротивление противнику в течение месяца дало бы возможность сформировать стабильное правительство и добиться почетного мира. Он энергично обсуждал идею создания антимонархистского фронта, предложив включить туда социалистов.
20 апреля Муссолини встретился с журналистом Г. Кабеллой, который, вопреки слухам о плохом здоровье дуче, нашел его в очень хорошем состоянии. По словам Кабеллы, Муссолини даже поправился по сравнению с их предыдущей встречей; он был приветливым и спросил журналиста, что бы он хотел получить на память о встрече. «Подарите мне вашу фотографию с автографом», — попросил Кабелла. Муссолини, следуя своей давней привычке, подписал фотографию с апломбом: «Год XXIII от начала фашистской эры». Создавалось впечатление, будто он считает, что фашистскому строю ничего не угрожает. Он добавил, что хотя его карьера как руководителя страны окончена, он верит в будущее Италии и в бессмертие идей фашизма.
«Вы действительно доверяете Шустеру?» — спросил Кабелла.
Муссолини посмотрел в окно, затем широко развел руки в привычном жесте и ответил так: «Он немного болтлив, но божьему человеку нужно верить».
«А что вы можете сказать о новом секретном оружии? Оно действительно существует?» — «Да, существует, — многозначительно сказал Муссолини, — несколько дней назад меня проинформировали об этом». Заговор против Гитлера представлял собой попытку повернуть ход истории вспять, но вскоре события приняли другой оборот.
Муссолини попросил Кабеллу ознакомить его с окончательным текстом статьи до ее опубликования в «Пополо ди Алессандрия». И некоторое время спустя его видели за правкой текста, которую он делал с привычной для себя скрупулезностью.
21 апреля, прибыв на встречу с Муссолини, Ран отметил, что в тот момент Муссолини выглядел спокойным и невозмутимым. Но послу показалось, что он уловил в его взгляде выражение предсмертной тоски. На столе Муссолини лежала книга стихов Мёрике. Такое настроение не могло сохраняться долго: каждый час поступали сведения о потерях, об отступлении войск, об оставленных городах. Военная катастрофа приближалась. 20 апреля Муссолини узнал о налете вражеской авиации на Болонью и поэтому отменил свое выступление в Миланском соборе после окончания праздничной мессы по случаю годовщины со дня основания Рима. 22 апреля поступила информация о продвижении войск союзников в долине реки По и о падении Модены и Реджо. На другой день была захвачена Парма и потеряна связь с Кремоной и Мантуей. Вечером того же дня партизаны вошли в Геную, а армия Тито заняла Фьюме.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});