…С самого рождения Ньютону не повезло. Он не только оказался посмертным ребенком, хотя и спешил — родился преждевременно. Он родился необычайно слабым. Он был так мал, что его можно было бы искупать в большой пивной кружке. Он едва дышал: головка его безжизненно свисала на жалкую цыплячью грудку — тоненькая шейка не выдерживала ее тяжести…
Было ясно: только что появившийся человечек — не жилец на белом свете… Причитала жалобно мать, ее успокаивали.
— Быстрее за леди Пакинхем…
Две крестьянки, посланные — скорее для успокоения совести — в соседскую деревушку, чтобы получить совет и помощь у мудрейшей леди, не спешили. Они долго еще сидели на приступочке дома, жалея бедную мать, мучающуюся сейчас, конечно же по вине этих Ньютонов — семейства, отличающегося в округе нежизненностью потомства. Леди же Пакинхем признала случай безнадежным, прийти помочь отказалась и призывала уповать на милость божью…
Когда посланцы вернулись, они были поражены — мальчик еще дышал, хотя головка его свешивалась столь же безнадежно и безжизненно (чтобы поддерживать большую и тяжелую голову юного Ньютона, пришлось впоследствии использовать корсет[13]).
Вопреки ожиданиям, Заморыш не собирался сдаваться…
МАТЬ АННА
…И неделю его жизнь висела на волоске. Его побоялись преждевременно крестить; лишь первое января 1642/3 года возвещает не только о самом факте крещения младенца, но и о том, что извечное противостояние, борьба жизни и смерти еще раз закончилась временным поражением костлявой; жизнь победила, вулсторпский росток пробился…
Если бы сила воображения могла перенести нас в тот год и мы бы имели возможность пройти с дорожным посохом сквозь тогдашние Уилтшир и Глостершир, побывать в Херфорде и Стаффорде, Дерби и Ноттингеме и, наконец, в Линкольне и его окрестностях, мы неизбежно пленились бы красотой Вулсторпа.
Он прилепился на западном краю уютной долины, образованной неторопливым, но вечным движением Уитама. Это — небольшая речушка с заросшими осокой берегами, с желтыми и белыми кувшинками и даже стрелолистом, повинующимися мягким указаниям воды. С холмов, окружающих долину, открывается живописный пейзаж, рассекаемый колокольнями Колстерворта и Северного Уитама. Свежий морской воздух смирен здесь душистой мягкостью потоков, поднявшихся с цветущих низин Линкольншира. Здесь дышится полной грудью. Здесь живут наслаждаясь.
А сколь приятно, наверное, скакать верхом вдоль известнякового Кестевенского плато от Вулсторпа на север, к Грэнтэму, мимо мелких селений и ферм, по краю хлебных нив с неизбежными васильками и повиликой, по широким лугам, отдающим к вечеру сгустившиеся за день медвяные ароматы клевера! Блеют овцы, укладывающиеся на ночлег. Промелькнет меловая скала — напомнит о береговых рифах близкого залива и моря, прошуршит под быстрыми копытами гравий покинутого речного ложа, приютит буковая роща с венериным башмачком, напоит придорожный родник с ледяной хрустальной водой…
Один из таких родников — в самом центре Вулсторпа, и от него в сторону Грэнтэма бежит веселый ручеек, который, встретившись в дороге со своими собратьями, и образует Уитам. Здесь, неподалеку от родника с целебной водой, и стоит вулсторпский Манор — сцена первых лет жизненной драмы Ньютона.
В те времена среди линкольнширцев бытовало поверье: дети, родившиеся после смерти отца, обладают особой жизненной силой, которую они способны использовать сами и передавать другим, то есть врачевать. Чудесное выживание Заморыша, родившегося после смерти отца, стало одним из ярких доказательств его жизненной силы, его исключительности.
Именно обстановка исключительности — первичная среда молодого Исаака. Когда он смог впервые соткать связь даты своего рождения со смыслом рождества, его слабая душа взволновалась. Параллели были очевидны. Для него становились понятными и безотцовское, непорочное зачатие, и его неизбывное, не знавшее преград чувство к матери, с которой он алкал единения, от которой не отходил.
Они были вместе и, по расчетам матери, должны были жить вполне благополучно. Исаак Ньютон-отец оставил жене обширные земли и дом. Пусть, завещал он, если родится сын, будет он тоже Исааком и продолжит его дело — дело накопления и укрепления поместья, пусть трудом продвигается к богатству и знатному положению. Отец оставил имущества почти на пятьсот фунтов, в том числе две с половиной сотни овец — десяток обычных в Линкольншире стад. На семейных лугах нагуливали мясо полсотни быков и коров. Амбары обильно засыпаны солодом, овсом, зерном, ячменем, сеном. Исаак-отец оставил процветающее имение, дающее 150 фунтов годового дохода, имение, сохраненное и умноженное им и дедом, Робертом Ньютоном, в голодные двадцатые годы.
Сейчас же время было особенно неспокойное. Крестьянские бунты сменились гражданской войной. Из окон Манора были видны войска и обозы, тянущиеся вдоль Большой северной дороги.
Обезлюдели окрестные фермы. Чуть не каждый десятый взрослый мужчина воевал. Голодные армии бродили по стране, сбивались в яростных схватках. У Марстонских болот близ Йорка в июне 1644 года бились друг с другом пятьдесят тысяч воинов. А уже с кампании 1643 года армии насчитывали по сто пятьдесят тысяч. Графства объединялись в ассоциации, их границы охраняли «марширующие армии». Иногда, правда, казалось, что война состоит больше из стычек и осад, чем из генеральных сражений. Тревожно было в Линкольншире.
Исааку было всего шесть месяцев, когда над его головой сгустились новые тучи. Торопливые солдаты покидали Грэнтэм: рядом с городом, у Квинсби, готовилась битва — одна из крупнейших битв гражданской войны. Силы парламента противостояли сторонникам короля — кавалерам. Круглоголовых возглавлял сам Оливер Кромвель. Позднее он писал об этом сражении так:
«Как только прозвучал сигнал атаки, мы развернули свои силы, состоящие примерно из двенадцати подразделений, некоторые из которых были настолько плохо оснащены и потрепаны, что редко можно было увидеть что-нибудь более жалкое. Но мы положились на милость Божию и смирились его разумению. Мы немного постояли на расстоянии мушкетного выстрела — одна армия против другой; драгуны и стрелки палили с обеих сторон примерно полчаса или немного больше, но они к нам не приближались. Тогда мы решили сами вызвать их на бой и приблизились к их войскам. После града выстрелов с обеих сторон мы поскакали к ним крупной рысью, и они встали, чтобы встретить нас, и наши солдаты бешено на них налетели. И Божьим провидением они были немедленно окружены и побежали, и мы преследовали их две или три мили».
Линкольнширцы страдали и от кавалеров, и от круглоголовых. В сорок третьем году жители окрестных селений подписали декларацию протеста рыцарей, эсквайров, джентльменов, землевладельцев Линкольншира и Ноттингемпшира против несправедливых угнетений и бесчеловечных действий Уильяма Эрла из Ньюкасла и его кавалеров. В петиции говорилось о том, что указанные кавалеры утеряли естественную мягкость англичан и христиан и по бесчеловечности почти уже сравнялись с турками. «На наших глазах жгут дома наших соседей!» — сохранила бумага вопль негодования и ужаса.
В пятидесятом году в адрес парламента были направлены уже две петиции, представленные Кромвелю как верховному руководителю нации, от тысяч лордов и землевладельцев Линкольншира против левеллеров — разрушителей собственности. Жалобщики просили восстановить добрые старые законы Англии и льготы, которыми их предки «наслаждались еще до Завоевания и до Великой хартии вольностей».
Кругом творился разбой, но провидение еще раз защитило Исаака. Как-то так получилось, что солдаты обеих армий, проходя по Северной дороге, как бы обтекали вулсторпский Манор, стоявший в полутора милях от дороги. Несколько овец да урожай яблок — вот и вся контрибуция с имения за всю гражданскую войну. Мужчин в нем не было, и забирать было некого. Исааку опять повезло. Да, битвы гражданской войны пощадили Манор, и Исаак продолжал жить, хотя оставался ребенком болезненным и тщедушным.
Судьба, однако, не оставляла попыток сломить его, подставить под новый страшный удар.
Когда ему исполнилось два года, его покинула мать.
Это событие, быть может, сыграло в жизни юного Исаака необычайно важную, можно сказать, критическую роль.
Несчастье началось с того, что живший неподалеку приходской священник, преподобный Барнаба Смит, решил: пришло для него время жениться. Он был весьма состоятельным человеком, имел не менее пятисот фунтов годового дохода, не считая довольно значительного жалованья его как настоятеля — тоже пятьсот фунтов. Кое-кто из паствы советовал ему вступить в брак; он отговаривался, заявляя, что не встретил достойной. Когда названо было имя вдовы Исаака Ньютона, преподобный, смутившись, возражал: если его рука будет отвергнута, ему нельзя будет показаться в приходе. Один из псаломщиков согласился — правда не бескорыстно, а за умеренную плату — взять на себя деликатную миссию: