Читать интересную книгу PASSIONARIUM. Теория пассионарности и этногенеза (сборник) - Лев Гумилев

В Древнем мире на этой основе был создан культ царя как бога. Начало этому мировосприятию положил еще Александр Македонский, которому египетские жрецы объяснили, что он сын бога Амона, которого эллины отождествляли с Зевсом. Александру это понравилось, но его полководцы категорически отказались принять такую версию, как оскорбительную для родителей Александра: Филиппа и Олимпиады.

Однако идея заглохла только на время. Она возродилась при преемниках диадохов и особенно в Риме после Августа. Правители стали требовать для себя тех почестей, которые полагалось воздавать богам. Это значило, что образ правителя, даже не его индивидуальные качества, а те, которые связаны с должностью, – обожествлялись. Тем самым они становились образцом для подражания, обязательным для всех подданных.

Римляне великолепно понимали, что на престол всходили негодяи, убийцы, лгуны, которые, как люди, заслуживали только удара кинжалом в живот, но принцип «божественности цезаря» они ставили обязательным условием благопристойности и лояльности к порядку. А память о кровавых веках надлома была столь ужасна, что любая гарантия порядка казалась желанной. В Новое время – XVII–XIX вв. – аналогичный принцип нашел воплощение в образе «джентльмена», честного и воспитанного человека, которому полагалось подражать по мере сил. Уклонение от подражания осуждалось даже не законом, а общественным мнением. Этого давления было достаточно.

На Востоке часто предлагалось следовать примеру какого-либо почитаемого героя древности. От этого дело не менялось. Короче говоря, преследовались все проявления самобытности во имя посредственности, которая становилась идеалом.

Однако процесс шел медленно. Для людей, не желавших отказаться от своей оригинальности, оставались сферы искусства и науки, казавшиеся безобидными. Поэтому те, кто в XVI в. хватался за шпагу, в XVIII в. сидели дома и писали трактаты, ценные – если автор был талантлив, и бессмысленные – если он был графоманом. А так как последних всегда больше, то создались огромные библиотеки, наполненные книгами, которые некому и незачем читать. И это называется «ростом культуры»!

Аналогичное положение сложилось на Дальнем Востоке, вступившем в инерционную фазу в Х в. В Китае – это эпоха Сун, оставившая огромное количество предметов искусства, не столь гениальных, как те, которые уцелели от эпохи Тан, но еще более виртуозно выполненных. В Тибете монастыри наполнялись книгами, переведенными, а чаще переписанными с древних оригиналов.

Конечно, на этом фоне появлялись гении: мыслители, ученые, поэты, но их было не больше, чем в жестокую акматическую фазу. Зато они имели хороших учеников, а их концепции – резонанс. Например, «желтая вера» учителя Цзонхавы (1355–1418) интеллектуально обогатила не отдельные консорции или секты, а целые народы: монголов, ойратов и часть тибетцев. В Византии ту же роль играли афонские старцы XIV–XV вв., идеи которых, не принятые в деморализованном, обреченном Константинополе, нашли отзвук в Великороссии.

Но довольно примеров. Ясно, что инерционная фаза этногенеза – спад пассионарности этнической системы и интенсивное накопление материальных и культурных ценностей. Проверим наш вывод на нейтральном индикаторе – смене стереотипа поведения на уровне романо-германского суперэтноса.

От мира «христианского» к миру «цивилизованному»

Было бы удивительно, если бы такое грандиозное явление, как смена стереотипа поведения в масштабах суперэтноса, не было бы до сих пор ни замечено, ни описано. Нет, сделано и то и другое, хотя абсолютно с иных позиций, чем наши, и в иной системе понятий и терминов. Не беда! Термины иной системы отсчета всегда можно перевести в свою; прямые наблюдения от этого ценности не теряют.

Вернер Зомбарт написал «Этюды по истории духовного развития современного экономического человека», где поставил вопрос: каким образом «докапиталистический человек», т. е. «естественный человек», превратился в обывателя, мещанина, пошляка, наблюдаемого ныне повсеместно? До появления капитализма, по Зомбарту – до XII–XIV вв., «исходной точкой хозяйственной деятельности является потребность в благах; сколько человек расходует, столько он и должен заприходовать» [104, с. 7–9][68]. А больше накапливать может только дурак.

Однако есть два класса: богачи-сеньоры и масса народная. Но разница между ними не так уж велика. Сеньор, постоянно рискуя жизнью, получает много благ и тут же транжирит их на пышные охоты, пиры и прекрасных дам. Копить деньги незачем – все равно в ближайшей войне убьют, а если не в этой – то в следующей. Поэтому те дни, когда сеньор жив и здоров, он проводит в удовольствиях.

Крестьянин имеет столько земли, сколько ему нужно для прокорма себя и семьи. Ремесленник «обладает здравым смыслом, чтобы не работать больше того, сколько необходимо для зарабатывания на веселое житье». Такие люди, если бы они увидели Рокфеллера, сочли бы его безумцем.

Но средневековые европейцы не считали сумасшедшими обладателей шелковых платьев и золотых украшений. Сокровища они ценили и ради них не щадили жизни, ни своей, ни чужой. Но они ценили красивое золото, а не деньги, которыми они начали увлекаться только с XII в. Тогда возникает «страсть к прибыли», которая до этого наблюдалась только у евреев (с. 23). Алчность овладела сначала католическим духовенством, потом горожанами и, наконец, целыми странами, но не в равной степени и в разных вариантах. Иногда она осуществлялась путем грабежа заморских стран, иногда – путем торговли, что было тоже рискованно; иной раз путь к богатству шел через «презренное ростовщичество», частью – через получение выгодных должностей и т. п. Но всегда руководящим стимулом деятельности было безотчетное стремление к обогащению, которого до этого времени почти не наблюдалось.

Можно было бы предположить, что алчность возникает при появлении возможности ее удовлетворять. Зомбарт отвергает тезис, по которому «капиталистический дух создается самим капитализмом» (с. 149–150). Он также не согласен с М. Вебером, что есть связь между протестантизмом и капитализмом. Взамен всего этого Зомбарт видит причину развития «капиталистического духа… в душевных предрасположениях, унаследованных от предков» (с. 155–156), т. е. в переводе на привычный нам научный язык, эти наклонности – наследуемый признак. Значит, существуют особые «буржуазные натуры», которые Зомбарт подразделяет на «предпринимательские» и «мещанские» (157–163). Первые – отважные авантюристы, основатели капитализма; вторые – унылые, умеренные и аккуратные клерки, заполняющие своей массой пустоту, образовавшуюся после гибели их предшественников.

Согласно Зомбарту, «предрасположение» к капитализму просматривается не только на уровне персоны или организма, но и на уровне этноса. Это убеждает его в биологической природе данного явления (с. 165). К этносам «со слабым капиталистическим предрасположением» он относит кельтов и готов, ниже которых стоят только испанские иберы, которые «были чужды очарованию, оказываемому золотом почти на все народы» (с. 167).

Этносы, склонные к капитализму, разделены на два сорта: «народы героев» и «народы торгашей» (с. 167). К первым Зомбарт относит римлян, норманнов, лангобардов, саксов и франков, а тем самым англичан и французов, ко вторым – флорентийцев, шотландцев-лоулендеров и евреев (с. 169), а также фризов, которые «в самую раннюю эпоху считались умными, ловкими торговыми людьми» (с. 170). Это последнее нужно Зомбарту для того, чтобы объяснить торгашество голландцев и шотландских лоулендеров, ибо есть предположение, что Нижняя Шотландия заселялась, между прочим, и фризами. Славян и греков он не рассматривает, очевидно, считая их, в отличие от евреев, неевропейскими народами. Это показывает, что в поле его зрения лежит не географический регион, а суперэтнос. Данная особенность делает его анализ интересным для нашей темы, ибо он описывает по сути дела фазу надлома как переход от акматической фазы к инерционной, но, считая народы (этносы) стабильными системами, подразделениями рас, вынужден объяснять торжество «мещанского духа» в Тоскане примесью этрусской «крови», хотя этруски исчезли в IV в. до н. э., а Флоренция стала мещанской в XV в. Уже этот пропуск в 2 тыс. лет настораживает и заставляет перейти к критике концепции.

Полагаю, что наблюдения Зомбарта верны, но интерпретация их неудовлетворительна. Иберы – древнейший пласт европейцев, находившийся уже в римское время в гомеостазе. Видя только конечную фазу этногенеза, нельзя судить о предшествующих. Потомки торговых этрусков – корсиканцы. Они давно потеряли навыки предков и еще в XIX в. предпочитали вендетту торговле. О кельтах мы писали выше. А вот перечисленные Зомбартом народы-торгаши все обладают одним общим признаком – высокой степенью метисации. Тоскана лежала к северу от Рима. Через нее прошли, только лишь после Х в., швабы-гибеллины, анжуйцы-гвельфы, испанцы, французы, австрийцы. И все рассеяли свой генофонд по популяции тосканцев. Шотландский Лоуленд – зона контакта между скоттами, англами, норманнами-викингами и баронами-французами, которых туда сажали английские и шотландские короли, ибо там была неспокойная граница. Низовья Рейна – область фризов – тоже место этнического контакта германского, романского и кельтского населения. Только этот признак и является общим для всех «народов-торгашей», но его достаточно. Можно к их числу добавить Южную Италию и Андалусию, что Зомбарт, видимо, просто упустил. Картина не изменится.