Тяжело ли, легко – знает бог да Немальцев, николаевский солдат.
Пошел и еще пять лет тянул лямку: спасибо, севастопольская кампания помогла – месяц за год пошел, – пять лет меньше.
По второму призыву только по вольной воле на театр военных действий шли.
На войну не пожелал идти Немальцев, и назначили его в резервный батальон в Пскове обучать новобранцев.
Стал и Немальцев старшим. Дело он свое хорошо знал, был исправен по службе, новобранцев не обижал, объяснял толково и так и думал, что, бог даст, шутя его служба пройдет.
Однако не вышло так.
Стал каптенармус недодавать новобранцам муки. Сказали Немальцеву о том новобранцы. Он к каптенармусу. Тот туда-сюда:
– Курков, дескать, поломали они на пятнадцать рублей, ну и приказано из довольства удерживать.
– Первое, – говорит Немальцев, – триста человек по фунту в день, так тут что ж такое – пятнадцать рублей за курки? Два дня и квит. Второе – и курки-то старые, ведь резервисты поломали.
Молчит каптенармус, а Немальцев и говорит ему:
– Как хотите, а грех все-таки на вашей душе с ротным будет.
Каптенармус ротному рассказал, и стал тот на Немальцева коситься.
А тут и со старыми резервистами вышла история. Пристали они к артельщикам, почему пища плоха. Артельщики туда-сюда: надо оправдаться, – и сказали, что ротному отпускается масло, крупа, мясо. Вышел бунт. «Как так? Ротному не полагается довольствоваться из котла, – ему пищевые особо отпускают, – не давать». Дежурный как раз Немальцев. Приходит денщик от ротного: несет бутылку для масла, мешочки для крупы, мяса. Немальцев объясняет ему: так и так, рота не желает больше отпускать.
Так ни с чем и ушел денщик. Ротный только спросил его: «Кто дежурный?» Вечером приходит Немальцев с рапортом: столько-то здоровых, столько-то больных, столько на довольствии было.
Только вошел и начал было, а ротный: «Пошел вон!»
Повернул направо кругом Немальцев и марш за дверь. Еще больше стал коситься ротный на него. Еще больше старается по службе Немальцев. По службе привязаться нельзя, другим донял.
Потребовали в Варшаву семьсот новобранцев, а с ними четырех старых унтер-офицеров.
– Немальцев! К майору.
Пошел Немальцев. Встречает своего ротного: так и так, требовали? Покраснел ротный, отвернулся: «Иди, говорит, к новому майору». Приходит Немальцев к майору, который принимать отряд назначен.
– Ну, что ж, Немальцев, – говорит ему майор, – ротный тебя назначил в Варшаву.
– Воля ваша, – говорит Немальцев.
– Да как же тут быть? Ведь ты призывной, – тебя против воли нельзя посылать?
– Не могу знать.
– Сердит, что ли, на тебя ротный?
– Не могу знать.
– Если сердит, доймет ведь он тебя, если не пойдешь.
– Так точно.
– Пойдешь уж разве?
– Что ж, – говорит Немальцев, – за царем служба, за богом правда не пропадет: пойду.
– Так вот что, Немальцев, ты уж распишись, что по доброй воле идешь.
Расписался.
Так нежданно-негаданно попал опять на войну Немальцев.
Принял новый майор солдат, выстроил их во фронт и спрашивает ротного:
– Хочу я к родным заехать, – кому команду доверить?
Ротный исподлобья смотрит и говорит:
– Сдайте Немальцеву.
Можно на него положиться?
– Можно вполне.
Повел в Варшаву команду Немальцев. На ночевку разбросается отряд: где за семь верст, где за пять, всех в одно место не уложишь ведь. А тут унтер докладывает ему: так и так, солдатики вещи продают казенные.
Как раз и майор приехал уже тогда от родных. Докладывает ему Немальцев.
– Не иначе, – говорит, – что надо у них все лишнее отобрать да в тюки и на подводы, а в Варшаве раздать.
– У меня, – говорит, – денег не припасено для этого.
Так и осталось это дело.
Пришли в Варшаву. Майор сел на извозчика и в город. Крикнул только:
– Я артиллерийских сдавать еду.
Тут подъезжает адъютант.
– Где ваш майор?
– Уехал артиллерийских, – говорит Немальцев, – сдавать.
– Сегодня под вечер, – говорит адъютант, – приходи за приказанием ко мне.
– Ваше высокоблагородие, а вы где изволите проживать?
– Найдешь! Язык до кабака доводит.
Сел на извозчика и укатил.
Туда-сюда бросился Немальцев. Посоветовали ему в штаб бежать. Кое-как разыскал штаб. Попросил там писарька одного:
– Какой, дескать, адъютант назначен нас принимать?
Говорит писарь:
– Стоит он во дворце Замойского.
– А где это?
– Ну, уж это на улицах ищи.
Вышел Немальцев на улицу: темнеет, а он без тесака, как раз ночной обход схватит.
Спросил куда и айда бежать. Разыскал адъютанта, говорит тот ему:
– Завтра в девять часов утра генерал будет смотреть отряд. Уведомь своего майора.
Поворотился Немальцев направо кругом, вышел на улицу и думает: «Где я своего майора искать теперь буду?»
Побежал по гостиницам. А ночь, военный обход, что ни шаг: «Стой». Объяснит Немальцев им, и дальше.
Разыскал. Уже утро. Опять беда: нет дома.
Сел и ждет Немальцев.
Солнце уж взошло, когда приехал майор.
– Что тебе?
– В девять часов смотр назначен.
– Хорошо – ступай…
Отправился к отряду Немальцев. Только поспел построить людей, уже девять часов: катит генерал с тем самым адъютантом. А майора нет. Подъехал, поздоровался.
Выступил Немальцев, отрапортовал.
– Где твой майор?
– Артиллерийских сдает.
А адъютант говорит:
– Со вчерашнего дня все сдает.
Помолчал генерал и пошел по фронту. Плохо: у кого только торба пустая вместо вещей… Другие и шинели и мундиры выменяли. Один перевязал сапог мочалой, чтоб подошва не отвалилась, – только на паперть его.
– Это что ж такое?
– Так и так, – докладывает Немальцев.
– А ты чего смотрел?
Ушла душа Немальцева в пятки: молчит. Адъютант говорит:
– Обоих их с майором под суд надо отдать.
Екнуло сердце у Немальцева: прощай нашивки, прощай отставка.
А там Ирина с двумя детьми колотится.
Смотрит генерал на Немальцева внимательно, строго.
– Ну, – говорит, – а если б ты вел отряд, ты что бы сделал, чтобы воспретить им продажу казенных вещей?
Что бы он сделал? Он отобрал бы вещи да в тюки их, а в Варшаве получай. Так и доложил Немальцев.
– А они бы тебя, – говорит, – не послушались.
– Никак нельзя, – говорит Немальцев, – потому что с этапных пунктов я бы потребовал сейчас помощь, и потому должны повиноваться.
Посмотрел на него генерал и ничего не сказал. Потом подходит к солдатику, у которого сапог мочалой перевязан, и говорит ему:
– Ну а ты, голубчик, на что надеялся, продавая казенные вещи?
– На смерть надеюсь, ваше превосходительство, – говорит солдат, – так что порешил я за царя и отечество голову свою сложить и потому в одеянии больше не нуждаюсь.
Усмехнулся генерал и говорит:
– Сколько тут таких в отряде?
Говорит Немальцев:
– Семьдесят три.
– Ну, так вот что… Этих, так как они порешили головы свои сложить, в передовой отряд в Ложму, а ты тоже с ними. Не умел досмотреть за вещами, может, досмотришь, чтобы слово свое исполнили. А вины вашей я все-таки не снимаю: там уж как полковник, который вас будет принимать в том отряде, – хочет – есть запасные вещи – выведет в расход, а нет – его дело.
Пришел, наконец, и на войну Немальцев.
Только уж это не Севастопольская была. За все время так и не видел Немальцев неприятельских войск.
Кочевали из деревни в деревню, делали облавы в лесах, в деревнях, в клетях.
Раз спит Немальцев в избе с восемью солдатами, девятый, часовой, за дверями. Подкрались повстанцы и прирезали часового.
Окна выбили и палят в избу, где солдаты. Поджались солдаты ближе к окну, держат ружья наготове: и им встать нельзя, и те в них попасть не могут. Смотрят: лезет в окно коса, другая: норовят косами поймать кого-нибудь.
А тем временем подоспели другие солдаты, из других изб, всех повстанцев переловили.
Кончилась война. Доживает службу Немальцев. Чем ближе к концу, тем сильнее тоска по дому.
Вышел приказ восемнадцатилетних сроков отпускать домой.
А Немальцев двадцатипятилетний доживает. Обидно стало ему.
Пошел он к ротному, просит отпустить его.
– Поговорю я с полковником, только вряд ли.
– А сколько ему осталось? – спрашивает полковник.
– Шесть месяцев.
– О чем там толковать!
Пришел наконец и Немальцева службе конец. Вызвали всех их, отслуживших, в полковую канцелярию.
Вон они, лежат у писаря те белые бумажечки, на которых отставка их прописана. Вызывает писарь по очереди и раздает их.
А Немальцева отставку припрятал для шутки.
Кончили. Стоит Немальцев ни жив ни мертв.
– Тебе что? – спрашивает писарь.
– Как что? Отставку.
– Нет твоей отставки…
Все выдержал громадный до потолка Немальцев, а как увидел, что нет его отставки, зашатался.
– Есть, есть… Я пошутил…
Пули не свалили, а шуткой чуть не убили человека.