Я пронесся низко над остатками Коса, над западной оконечностью острова. Дикая вулканическая местность, свежие, еще дымящиеся кратеры, следы приливных волн, пересекающих сушу.
Единственное, что еще осталось, — это древняя столица. Фукиций поведал мне, что когда-то она была разрушена землетрясением. Ему нужно было бы увидеть это землетрясение. Мой город на севере Коса был основан еще в 365 году нашей эры. Теперь от него ничего не осталось. Ничего и никого. Никто не спасся — ни древо Гиппократа, ни мечеть Лоджия, ни замок родосских рыцарей, ни фонтаны, ни мой дом, ни моя жена. Все было сметено волнами или провалилось в морскую пучину. Исчезло… навсегда… мертвое… и все же для меня лично такое бессмертие.
Чуть дальше к востоку из воды торчали несколько вершин, которые еще совсем недавно были вершинами прибрежного холма. Теперь это были крохотные островки, и пока еще некому было взбираться на их отвесные стены.
— Вы жили здесь? — поинтересовался Миштиго.
Я кивнул.
— Хотя и родились в деревушке Макринице, среди холмов Феодосии?
— Да.
— Но дом свой устроили здесь?
— Совсем недавно.
— «Дом» — универсальное понятие, — сказал он. — Я высоко ценю его.
— Спасибо…
Я продолжал смотреть вниз, чувствуя попеременно печаль, тревогу, тоску, почти безумие, затем полную отрешенность.
Афины после долгого отсутствия показались мне все тем же неожиданным местом, которое действует всегда освежающе, очень часто обновляюще и очень часто возбуждающе.
Фил как-то прочел мне несколько строк одного из последних великих греческих поэтов, Георгия Сафериса, утверждая, что он ссылался именно на мою Грецию, когда писал:
«Страна, которая больше не является нашей страной, не является и вашей…»
Когда я указал ему, что веганцев еще и духа не было, когда были написаны эти строки, Фил находчиво возразил, что поэзия существует независимо от времени и пространства и что смысл ее заключается в том, что она означает для конкретного читателя.
Это действительно наша страна. Ее не могли отнять у нас ни готы, ни гунны, ни болгары, ни сербы, ни франки, ни турки, ни, наконец, веганцы.
Народ, как и я сам, выжил. Хотя материковая Греция для меня остается такой же, как и прежде. И это несмотря на то, что как Афины, так и я изменились вместе, каждый по-своему.
Что бы ни происходило со мной, все такими же неизменными оставались холмы Греции, запах поджаренных бараньих ног, смешанный с запахом крови и вина, вкус сладкого миндаля, холодный ветер по ногам и ярко-голубые небеса.
Вот почему я чувствовал себя преображенным каждый раз, когда возвращался сюда. Но так как теперь я был человеком, оставившим после себя много лет, подобные чувства я испытывал и ко всей Земле в целом.
Именно поэтому я и боролся, убивал и бросал бомбы. Именно поэтому к каким только уловкам не прибегал я, чтобы помешать веганцам скупить всю Землю. Ради этого я составлял один заговор за другим от имени правительства, находившегося в эмиграции на Таллере. Вот почему я продолжал свое дело, но уже под другим, новым именем, став одной из деталей одного огромного механизма Гражданской службы, ныне правившей этой планетой, и вот почему, в частности, посвятил себя искусству, памятникам и архивам.
На этой должности я мог бороться за сохранение того, что еще оставалось, и ждать очередного Возрождения.
Вендетта, организованная Рэдполом, испугала эмигрантов в такой же степени, как и веганцев. Они не понимали того, что потомки тех, кто пережил Три Дня, по всей вероятности, не уступят лучшие места по береговой полосе морей для организации веганских курортов. Не понимали, что они не станут водить веганцев среди развалин их городов, показывая ради развлечения пришельцам наиболее интересные места земной истории. Вот почему Управление для большей части его персонала является чем-то вроде службы здоровья.
Мы призывали возвращаться потомственных жителей, основателей колоний на Марсе и Титане, но никто не пожелал вернуться. Они сильно размягчились, паразитируя на теле цивилизации, которая возникла задолго до нашей.
Они растеряли свою тождественность с Землей. Они бросили ее.
И все же именно они были правительством Земли, избранным законным образом отсутствующим уже большинством.
В течение более половины столетия дело не сдвинулось с мертвой точки. Не было новых веганских курортов, прекратились акты насилия Рэдпола. И никто не возвращался на Землю. Возможно, вот-вот начнется новое Возрождение, оно уже как бы висело в воздухе, если чутье Миштиго не изменило ему.
В Афинах мне все казалось тусклым. Шел холодный, моросящий дождь, недавнее землетрясение оставило немало следов на афинских улицах. Однако, несмотря на все это, несмотря на шрамы на моем теле и застрявший в горле вопрос, я чувствовал себя освеженным.
Все так же стоял Национальный музей. Акрополь был еще более разрушен, чем прежде, а гостиница «Сад у Алтаря» (прежде это был королевский дворец) хотя и покосилась немного, но стояла на месте и функционировала как обычно.
Мы прошли внутрь и зарегистрировались.
Как уполномоченный по делам искусства, памятников и архивов, я претендовал на особый номер, номер 19.
Он был совсем не таким, как в тот день, когда я покинул его. Он был чистым и отремонтированным.
Небольшая металлическая пластинка на двери гласила:
«ЭТОТ НОМЕР БЫЛ ШТАБ-КВАРТИРОЙ КОНСТАНТИНА КАРАГИОЗИСА ВО ВРЕМЯ ОСНОВАНИЯ РЭДПОЛА И БОЛЬШЕЙ ЧАСТИ ВОССТАНИЯ ЗА ВОЗРОЖДЕНИЕ»
Внутри номера, над кроватью, красовалась надпись:
«НА ЭТОЙ КРОВАТИ СПАЛ КОНСТАНТИН КАРАГИОЗИС»
Точно такую же табличку я заприметил на дальней стенке узкой продолговатой прихожей:
«ПЯТНО НА ЭТОЙ СТЕНЕ ПОЯВИЛОСЬ В РЕЗУЛЬТАТЕ ТОГО, ЧТО ЗДЕСЬ РАЗБИЛАСЬ БУТЫЛКА С ЛИКЕРОМ, КОТОРУЮ ШВЫРНУЛ ЧЕРЕЗ ВСЮ КОМНАТУ КОНСТАНТИН КАРАГИОЗИС, ПРАЗДНУЯ БОМБАРДИРОВКУ МАДАГАСКАРА. ЕСЛИ ХОТИТЕ, МОЖЕТЕ ЭТО ПРОВЕРИТЬ»
«КОНСТАНТИН КАРАГИОЗИС СИДЕЛ НА ЭТОМ СТУЛЕ»
— уведомляла еще одна табличка.
После всего этого я с ужасом подумал о том, что меня ждет в ванной…
Обед был прекрасным. Джордж и Фил, как всегда, стали спорить, на этот раз предметом их спора была эволюция.
— Неужели вы не заметили, как здесь, на нашей планете, происходит конвергенция жизни и мифов в последние дни? — спросил Фил.
— Что вы имеете в виду? — поинтересовался Джордж.
— Я имею в виду то, что, когда человечество поднялось из тьмы первобытного состояния, оно вынесло с собой легенды, мифы и воспоминания о сказочных созданиях. Теперь мы снова погрузились почти в такую же тьму. Жизненная сила стала слабая и неустойчивая, и наметился возврат к тем первоначальным формам, которые до сих пор существуют только как смутные образы в воображении…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});