Неожиданно для себя Михалко вступил в конфликт с могущественным галицким князем Ярославом Владимировичем. Это тот самый «галицкий Осмомысл», к которому спустя несколько десятилетий будет мысленно обращаться автор «Слова о полку Игореве»: «…Высоко сидишь на своём златокованом столе, подпер горы Угорские (Карпатские. — А. К.) своими железными полками, заступив королю (венгерскому. — А. К.) путь, затворив Дунаю ворота»; это он мог «метать бремены (?) чрез облака» и «судить суды до Дуная». А летописец в посмертной похвале князю напишет, что он был «князь мудр и речен языком, и богобоин (богобоязнен. — А. К.), и честен в землях, и славен полкы», да к тому же не сам водил рати, если была ему где обида, но посылал их, ибо «ростроил (здесь: укрепил. — А. К.) землю свою, и милостыню сильну раздавашеть… и нищая кормя, черноризскый чин любя, и честь подавая от силы своея, и во всём законе ходя…» (заметим, кстати, насколько близка эта похвала к Андреевой){325}. Но вот в семейной жизни у Ярослава были явные нелады, которые мешали и его правлению в Галиче. Его прозвище «Осмомысл», приведённое в «Слове о полку Игореве», по наиболее правдоподобному, хотя и не общепринятому толкованию, означает «многогрешный», «имеющий восемь смертных грехов»{326}. Князь жил не с законной своей княгиней Ольгой Юрьевной — сестрой Андрея Боголюбского, но с некой Настаськой, от которой и прижил сына Олега — «Настасьича», как презрительно именовали его в Галиче. Этого «Настасьича» князь любил куда больше, чем законного своего сына Владимира, и именно ему, а не Владимиру, хотел оставить после себя княжеский стол. За пару лет до описываемых событий Ольга Юрьевна с сыном Владимиром и несколькими видными галицкими боярами, включая знаменитого Константина Серославича, покинула пределы Галицкого княжества и ушла в Польшу. Тогда дело дошло до открытого мятежа в Галиче: сам князь был схвачен горожанами, некоторые его «приятели» из числа бояр перебиты, Олега отправили в «поруб», а его мать Настаську, словно ведьму, сожгли на костре — это, кстати, чуть ли не единственный случай публичного сожжения преступника в домонгольской Руси. Ярослав целовал крест, «яко ему имети княгиню в правду», и на том мир был восстановлен; княгиня вернулась к мужу. Но «имети княгиню в правду» князю явно не хотелось. Да и виновников убийства своей «хоти» Ярослав, наверное, наказал с подобающей жестокостью. Спустя ещё немного времени Ольга с сыном вновь бежала из Галича. Сначала — в Луцк, к князю Ярославу Изяславичу, который обещал подыскать обиженному сыну галицкого князя какую-нибудь волость. Осмомысл того терпеть не стал. Наняв ляхов, он направил их против луцкого тёзки, угрожая ему разорением всей его земли в случае, если тот не вернёт княжича обратно в Галич. Луцкий князь «убоявся» и переслал княгиню с сыном в Торческ — к князю Михалку, её брату (и, соответственно, дяде Владимира). Тут в события вмешался черниговский князь Святослав Всеволодович, тесть Владимира Ярославича. Он пригласил зятя в Чернигов, обещая затем отпустить его в Суздаль, к Андрею. Но «не пусти», по словам летописца. Сын Ярослава Осмомысла оказался разменной монетой в большой игре. Судя по не вполне ясному тексту летописи, он так и не покинул Торческ и оставался вместе с матерью у дяди, когда город был осаждён войсками Ростиславичей.
Осада продолжалась шесть дней. На седьмой Михалко запросил мира. Мир был ему дан, причём Ростиславичи пошли на существенную уступку: за отказ от поддержки брата Михалко получил к Торческу ещё и Переяславль (где, напомню, княжил его родной племянник, пятнадцатилетний Владимир Глебович)[177]. «И лишися Андрей брата своего, — образно выражается по поводу Михалка Юрьевича киевский летописец, и далее опять не вполне понятно: — и Святослава Всеволодовича Черниговского (вероятно, надо понимать: «Михалко лишися». — А. К.), а к Ростиславичем приступи». Так раскол прошёл внутри Андреева семейства. Напомню, что Михалко не в первый раз оказывался в лагере противников своего старшего брата. Правда, уже очень скоро он вновь, как и несколько лет назад, вернётся на сторону Андрея.
Предметом заключённого между князьями соглашения стала и судьба беглого сына Ярослава Осмомысла. Михалко согласился обменять «сестричича» на захваченного в плен брата Всеволода и прочих пленников, правда, как выяснилось, не всех. Владимир же нужен был Ростиславичам для того, чтобы заключить мир с его отцом, Ярославом Осмомыслом, и привлечь могущественного галицкого князя к числу своих союзников. «…Бяше бо тако урядился, — пишет о Михалке летописец, — якоже Володимера Ярославича Галичь[с]каго, сестричича Михалкова, дати Ростиславичем и пустите и к отцю, а Ростиславичем пустити Всеволода и Ярополка и всю дружину». Но эти условия были выполнены не полностью: «Всеволода же пустиша, а Ярополка не пустиша». Больше того, Рюрик Ростиславич с братьями, «тем же путем идуче», то есть в ходе того же военного похода, напали на другого Михалкова племянника — старшего Ярополкова брата Мстислава, сидевшего на княжении в Треполе, и выгнали его из города. Мстислав отправился было к дяде, но Михалко отказался принимать его. Путь в Суздальскую землю был для Мстислава также закрыт. Пришлось князю искать пристанище в Чернигове, у Святослава Всеволодовича. Что же касается Андреевой сестры Ольги, то она возвращаться в Галич к постылому мужу не захотела и, простившись с сыном, уехала к брату во Владимир. Эта сильная и гордая женщина и здесь заставила считаться с собой: её имя не единожды упоминается в летописи, в том числе и в связи с владимирскими делами (так, она станет крёстной матерью одной из дочерей Всеволода Большое Гнездо). Княгиня уйдёт из жизни 4 июля 1182 года, приняв перед смертью монашеский постриг с именем Евфросиния, и будет с почестями похоронена во владимирском Успенском соборе{327}.[178]
Между тем Андрей всё больше распалялся гневом. Пленение в Киеве брата, племянника и бояр было воспринято им не как начало войны, а как своеволие подвластных ему князей. Он всё ещё считал братьев Ростиславичей своими подручными, а потому и обратился к ним не как к равным себе, но как к младшим, которые по-прежнему обязаны выполнять его распоряжения. Это-то и обидело братьев больше всего. В словах Андрея они увидели умаление или даже отрицание собственного княжеского достоинства. «Андрей же… исполнився высокоумья, разгордевся велми, надеяся плотной (плотской; здесь в значении: воинской. — А. К.) силе, и множеством вой огородився, разжегся гневом», — не жалеет красок киевский летописец, напомню, сторонник Ростиславичей. Вновь Андрей отправил к братьям своего посла Михну, велев передать ему гораздо более жёсткие требования, которые должны были теперь выполнить Ростиславичи. Двух из трёх братьев он попросту изгонял из Русской земли — подобно тому как десятилетием раньше изгнал из Суздальской земли собственных родных братьев и племянников. Причём обставлено всё было предельно унизительно для них:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});