— Сегодня мы едем, — вертится в голове, — только бы не опоздать.
Пара воробьев с громким чириканьем садится на мое окно, они дерутся, сердито раскрывая клювы. Один наседает на другого, теснит его к самому краю и вот оба, точно камни, падают вниз, и снова тихо, только солнце освещает верхние этажи домов.
— Отчего люди спят в такое время, когда светло, как днем? Кукушка в столовой опять выкрикивает время, как скоро бежит оно, вот уж просыпается улица, вот из ворот серого деревянного дома выходит дворник с метлой; он оглядывается по сторонам, снимает фуражку, крестится, потом нахлобучивает фуражку на затылок, загибает передник и достает из кармана штанов мешочек с табаком и медленно крутит папироску.
Вот вдали, у самой Невы, из-за угла показываются повозки; лошадь, точно игрушечная, бесшумно семенит ногами. Повозка близится, растет; вот уже ясно слышен шум колес и топот лошади, на козлах сидит женщина, закутанная в платок. Это — чухонка с молоком, значит, все скоро встанут, ах, скорей бы, скорей, только бы не опоздать.
Дворник отступает к тротуару; повозка останавливается, чухонка бросает вожжи, поворачивается к лошади спиной, приподнимает сиденье козел, достает оттуда кружку, соскакивает на мостовую, снимает большой кувшин и идет к воротам. Дворник ее останавливает, что-то говорит ей, она смеется, качает головой, дает дворнику кружку и наливает ее молоком, тот залпом выпивает и закидывает назад голову, отчего фуражка его падает на землю. Чухонка снова смеется, ставит кувшин на землю и подает фуражку дворнику.
Улица оживает все больше и больше; из домов, из ворот выбегают женщины в платочках, с корзинками. Выбегут, посмотрят во все стороны, перекрестятся и пойдут по своим делам. А солнце уже освещает дома почти до самого низа.
— Почему же спят у нас, мы опоздаем.
Я оглядываюсь в комнату, Алеша, раскинув руки, сбросив одеяло и простыню, тихо спит, щеки у него красны, кудри рассыпались по подушке.
Я не могу больше ждать, ведь правда же мы опоздаем. Я соскакиваю с окна, подбегаю к Алеше, хватаю за руку и начинаю трясти.
— Ты что?
— Мы опоздаем, пора вставать.
Алеша поднимается, смотрит на меня, не понимая как следует, что с ним.
— Молочница уж приехала, и дворник пыль метет, и на улице много народу.
Но как раз в это время кукушка кукует шесть раз.
— Сам не спишь и другим спать не даешь, — говорит Алеша, натягивает на себя одеяло и ложится.
— Мы опоздаем, — но Алеша уже снова спит или притворяется, что заснул.
Я снова иду к окошку, опять смотрю на улицу; дворник метет тротуар, чухонка переливает молоко из одного кувшина в другой, но мне делается скучно, глаза слипаются, я иду к дивану, закутываюсь в одеяло, теплота охватывает меня, и я засыпаю.
— Шурочка, Шурочка, что же ты? — слышу я сквозь сон, — эк, разоспался и не разбудишь никак.
Меня теребят чьи-то руки, я с трудом открываю глаза и вижу няню.
— Вставай скорее, забыл что ли, что мы в деревню едем сегодня?
Я вскакиваю.
— Я не опоздал?
— Поспал бы еще, так и остался бы здесь один, все уже встали давно. Уж и карета приехала, и вещи все собраны.
— Как же это я?
— Да так, батюшка мой, три раза я будить ходила, не разбужу никак.
— Я, няня, ночью не спал, на окне сидел, — только ты не говори никому.
— Что мне говорить-то. Умывайся скорей да иди кофий пить, чай, простыл уже давно.
В столовой Мари укладывает в плетеную корзинку приготовленную нам на дорогу провизию, бабушка сидит у самовара и моет посуду.
Я сажусь на свое место, кофей уж давно простыл, я залпом выпиваю его.
Входит мама в дорожном платье, за нею папа выносит из спальни большой чемодан.
— Забыли, забыли, — вбегает Верочка в слезах, прижимая что-то к груди.
— Что забыли?
— Что, ангел мой? — спрашивают разом мама и бабушка.
— Вот что забыли, — Верочка показывает грязный лоскуток материи, которым она покрывает куклы.
— Не плачь, детка, ничего, папа уложит, — говорит мама.
— Давай его сюда. — Папа открывает принесенный чемодан. Верочка подает ему тряпку, внимательно смотрит, как папа укладывает, потом бежит к бабушке.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Папа в свой чемодан уложил, у него там много места.
— Вот и хорошо.
— А ты мне дашь что-нибудь?
— Что же дать тебе?
— Чего-нибудь сладкого, — при этом Верочка так плутовато смотрит на бабушку, что бабушка не выдерживает и дает ей кусочек сахару.
— Мари, у вас все готово?
— Сейчас, Анна Михайловна.
— А то пора собираться.
— Да, собираться пора, — кричит Верочка и бежит в детскую. — Няня, собираться пора, мама сказала, — звенит ее голос по коридору.
Все узелки сносятся в гостиную, их считают и раздают нам, что полегче. Мы все собираемся. Папа закрывает двери.
— Теперь садитесь и молчите.
Минуту все молчим.
— Ну, вот, — мама встает и крестится. За нею и мы встаем и тоже крестимся.
— Господи, благослови путь наш, — говорит громко бабушка и низко кланяется, совершая крестное знамение.
— Дети, смотрите не потеряйте свои вещи.
Мне не терпится, я первый выскакиваю из дверей и быстро спускаюсь по лестнице.
У подъезда стоит извощичья карета. Лошади ее уныло понурили головы, кучер, облокотясь с козла, дремлет.
Дворник услужливо открывает дверцы кареты, я заглядываю внутрь, и особый каретный запах ударяет мне в лицо.
— Ты уж здесь, как ты поспел? — Это Алеша с большой картонкой.
— Я уж давно тут, — важно говорю я.
— Лошади вороные, — замечает Алеша, — это хорошо, вороные всегда скоро бегут.
— Эти не побегут, откуда бежать им, этим лошадям годов тридцать будет, — ухмыляется дворник, — да и кучер ваш не такой, ишь как задувает, точно паровоз какой, — постой, я его сейчас.
Дворник поднимает маленький камешек я бросает в спящего кучера. Кучер вздрагивает, оглядывается. Дворник хохочет.
— У, леший, — говорит кучер.
— Чего леший? Сам ты — помещик степной, нос задрал и свистишь.
— Подожди, отогрею тебя кнутищем, будешь тогда.
В это время все наши выходят из дверей, с картонками, узелками, чемоданами.
Бабушка, мама и няня усаживаются в карету, за ними папа сажает нас и подает все наши бесконечные узелки. В карете становится тесно, даже пошевелиться нельзя.
— Ой, ты мне ногу отдавил, — жалуется Алеша, когда папа вдвигает между скамейками какой-то чемодан.
— А ты убирай свои ноги, здесь не гостиная.
— Да куда же уберу я их, когда все полным-полно?
— Ничего, как-нибудь доедем, — успокаивает Алешу Костя.
— Тебе-то хорошо, ишь каким барином расселся.
— Сам к окошку хотел, сам и виноват.
— Ну, теперь кажется все, остальное с нами, сколько у вас вещей-то?
Начинают считать — здесь девять.
— И у нас семь, значит все. Ну, Господь с вами, — папа захлопывает дверцу.
— Трогай.
Карета покачивается, и мы медленно отъезжаем. Бабушка, мама и няня крестятся, я тоже хочу перекреститься, но не могу вытянуть руку, сжатую няней и Костей.
— Слава Богу, едем, — улыбается мама.
— Уж подлинно, слава Богу.
М.Д. Семенов-Тян-Шанский
ЖАЖДА
Повесть временных лет о великом алкании и смятении умов человеческих
<фрагменты>
<ЧАСТЬ 1>
<Ч. 1, гл. 1. Действие начинается в 1914 г. Сквозь восприятие Александра Андреевича Нивина (прототип — автор романа), его жены Эвы (прототип — Эми Андреевна Парланд, английского происхождения), их дочери двухлетней Настеньки показано начало мировой войны. Гл. 2. Весть о разгроме армии Самсонова. Гл. 3. Александр в Восточной Пруссии. Гл. 4. После боя Александр доставлен в госпиталь “с явными признаками острого помешательства”. Гл. 5. Эва и Кирилл (прототип — самый старший брат Рафаил) едут в Белосток, где в госпитале находится контуженный Александр. Гл. 6. Петя, самый младший (прототип — Александр), идет на войну. Уже воюет Николай, моряк. Гл. 7. Александр по настоянию врачей из Петербурга уезжает с семьей в Звенящее (Гремячку). К ним приходит Алексей (прототип — Леонид)>.